Польская политическая эмиграция в общественно-политической жизни Европы 30−60-х годов XIX века - [15]
Таким образом, содержание речи стало известно широкой польской, французской и европейской общественности, вызвав отклик как во французской провинции, так и за пределами Франции. Немцевич, находившийся в Англии, возмущался Кремповецким, Лелевелем, Чиньским и всеми теми, кто срамил шляхту, оскорблял армию: «И такие-то головы хотят быть представителями, хотят решать судьбу польской нации. Самая помойка бешеных поджигателей собралась в Париже […], чего же можно от них ждать?». Воззвание Комитета Дверницкого содержало предостережение эмигрантам: «не доверять маскирующимся врагам», и проявление недоверия вылилось в резолюцию симпатизирующего Дверницкому и Чарторыским авиньонского отделения Огула, которое 350 голосами против 154 постановило исключить Кремповецкого из эмигрантского Огула как «недостойного имени поляка». Те, кто голосовал против резолюции, получили наименование «анархистов-разрушителей», они выделились в особую группу и были переведены французской полицией в Бержерак, что, несомненно, было связано со сложившейся обстановкой конфронтации. Она проявлялась в росте числа поединков в среде эмиграции. Например, капитан Воронич, секретарь авиньонской рады, особенно яро выступавший против Кремповецкого, получил пять вызовов на дуэль. Это, в частности, свидетельствовало о том, что не вся польская эмиграция разделяла позицию авторов письма к Лафайету. Так, еще до публикации речи Кремповецкого при обсуждении ее в Объединении Литвы и Руси едва не произошел раскол. Члены Объединения, принадлежавшие к лагерю Чарторыских, требовали поддержать протест против речи, лелевелисты советовали воздержаться. Ц. Плятер, председатель Объединения, считал, что если речь окажется опубликованной, нужно будет дать свой комментарий и критику, но лишь в той части, которая касается литовских и украинских земель. По предложению Домейко создали специальную комиссию (в составе Домейко, Ворцелля, Мицкевича, а также Лелевеля и Шемёта в качестве их заместителей), но и она, хоть и взялась за сбор материала, не смогла принять решения. Мицкевич заявил, что трудно оценить речь без знакомства с ее текстом, Ворцелль и Янушкевич предлагали ждать публикации, по мнению же Волловича, выступать будет вовсе не нужно, если окажется, что в речи Кремповецкого содержится правда. Против осуждения Кремповецкого выступали многие провинциальные огулы и гмины (в Тулузе, Ангулеме, Пуатье и др.), считая «оскорблением человечности и справедливости» нападки на человека, «хорошо послужившего родине», а его противников называя «фракционерами и клеветниками»>35.
Голоса в защиту Кремповецкого продолжали звучать. Консерваторы же стремились опровергнуть обвинения, направленные Кремповецким против шляхты: Чарторыский в речи 3 мая 1834 г. заявил, что «шляхта никогда не была врагом цивилизации и полезных реформ и не оказывала противодействия прогрессу в интересах касты», а напротив, «всегда подавала пример бескорыстной преданности родине», «использовала свой высокий ранг в стране, чтобы проявить инициативу во всех улучшениях, искренне предложить благо и последовательно его осуществить». Сторонники Чарторыских и Дверницкого выступали в печати: генерал Г. Дембиньский опровергал Кремповецкого в листовке «Несколько слов о последних событиях в Польше», а Т. Моравский в брошюре «Несколько слов о положении крестьян в Польше», где утверждал, что «единственной причиной неволи всех классов обитателей польских провинций, как шляхты, так и крестьян, является царский деспотизм». На это Кремповецкий ответил публикацией в «La Tribune» статьи «О польской аристократии и положении крестьян в Польше». Он показал, что ни одна из польских конституций не предоставляла крестьянам политических прав, права и собственность имела только шляхта; что же касается Конституции Королевства Польского, то она была написана в «аристократическом духе» и предусматривала огромные различия в сфере собственности, закрепляя тяготы и обременения крестьян, произвол и насилие. Кремповецкий разоблачил эгоизм политики аристократии в восстании. Он противопоставил и связал два термина – «инсуррекция» и «революция» и, обращаясь к аристократии, заявил: «Чтобы ваша инсуррекция удалась, окажитесь хоть раз в жизни в состоянии революции». «Если революция не усилится новыми институтами, если не улучшится социально-экономическое положение масс, вы падете», – предупреждал Кремповецкий шляхту. Он подчеркивал: «Все революции, которые осуществляла польская шляхта, служили только тому, что отдавали нас под еще более ненавистное ярмо. Так пообещаем теперь, что поднимем революцию вместе с крестьянством и добьемся того, что отчизна воскреснет. Не будем делать из крестьян шляхтичей, но будем сами благородны, как они»>36.
2. Польская демократическая эмиграция в общеевропейских планах революционного движения. Попытки создания в Польше очагов повстанческой борьбы
Борьбу против аристократии и шляхты как тех, кто погубил восстание, Кремповецкий продолжал, уже не являясь членом Польского демократического общества. Поскольку он неоднократно требовал от руководства ПДО публикации своей речи на польском языке и активно его критиковал, на собрании Центральной секции 16 января 1832 г. его исключили из Общества по предложению Я.Н. Яновского и А. Завиши. Однако Кремповецкий оставался среди эмигрантов и своих единомышленников в Европе признанным главой польской карбонарской венты, активно интересовался европейским революционным движением, поддерживал с ним связь и участвовал в разработке общих планов революционной борьбы. Они обсуждались весной 1832 г. в Обществе друзей народа при участии А. Туровского от ПДО, а также И. Лелевеля и его сторонников. 27 мая 1832 г. в Париже под патронатом Лафайета был устроен международный банкет, чтобы укрепить «святой союз народов против лиги королей». Наряду с французскими демократами, присутствовали революционно настроенные эмигранты из Италии, Германии, Испании. Польшу представляли демократы из ПИК и ПДО. Собравшиеся считали лето 1832 г. наиболее подходящим временем для создания общего фронта в целях начала революции в европейских странах. Им представлялось, что первым станет выступление Германии, «с него начнется общее освобождение». Обсуждался вопрос о необходимости формирования Временного общенемецкого правительства либо Национальной конвенции для руководства революционным движением. Разделявшие эту позицию поляки опубликовали воззвание «К немецким народам!». Польский национальный комитет заявил о готовности поляков сражаться «за дело народов» и поддержать борьбу Бадена против притеснений свободы печати. И. Лелевель, Л. Ходзько, Э. Янушкевич и С. Ворцелль подписали договор о сотрудничестве с одной из немецких либеральных газет. В послании ПИК немецким либералам 2 марта 1832 г. говорилось: «Счастье нашей любимой Родины и польского народа будет обеспечено не раньше, чем когда другие народы увидят свое существование вполне обеспеченным, а свою свободу полной и целостной». Конкретизируя это заявление, его авторы писали: «Возрождение Польши наступит через свободную и демократическую Германию». Польские эмигранты приняли активное участие в манифестации, которая в мае 1832 г. состоялась в Кастенбурге под Гамбахом. Манифестация собрала 25 000 человек из разных немецких земель. Она проходила под немецкими и польскими знаменами, звучал голос немцев: «Без свободы Польши нет свободной Германии […]. Без свободной Польши нет счастья для всех других народов». Немецкие ораторы заявляли: «Ваше дело было нашим, было всеобщим делом, а ваше поражение – наше общее несчастье. […] Пусть ваш орел взлетит над нами и путь нам укажет». Среди ораторов от Польского демократического общества был Т. Кремповецкий, от лелевелистов – Я. Чиньский. Оба выступали в польских национальных мундирах, и Чиньский от имени ПНК выразил немцам благодарность и пожелал «политического единства, которое должно осуществиться путем соединения в одно целое братских племен одного народа». Но чтобы добиться политического единства Германии, говорилось в приветствии, «нужно обратиться к принципу всемогущества люда, который должен стать основой всякой политической реформы». Такой принцип поляки видели в Конституции 3 мая, принятой в 1791 г. на так называемом Четырехлетием сейме (1788–1792), и подчеркивали: его завоевание и намерение «распространить блага политической эмансипации на все классы населения есть и всегда будет главной целью наших усилий в качестве условия независимости». Выступивший с речью Ф. Гжимала заявил: «Мы отдаем наше святое дело, дело всеобщей свободы, в руки угнетенных народов […]. Да здравствует подлинная свобода, опирающаяся на суверенность народов!». Выступление Б. Затварницкого перекликалось с речью делегата от Дюренхайма Фитца, который напомнил о том, что поляки спасли Европу от царской тирании, так же, как 150 лет назад спасли ее от турецкого завоевания. Он призвал собирать во всех немецких государствах тех, кто готов отдать имущество и жизнь за свободу Польши. Затварницкий также говорил о Яне Собеском, спасшем от турок Германию и весь христианский мир, о том, что восстание 1830–1831 гг. спасло Европу от царя: «Польша, идя за своим священным призванием, выступила на кровавую борьбу и пожертвовала собой ради Европы». Польский оратор утверждал: «Никогда не было двух народов, более достойных друг друга, чем народы немецкий и польский; никогда два народа не заключали между собой более прекрасного и прочного союза, чем теперь заключают немцы и поляки». «Клянусь вам, – заявил Затварницкий, – что мы, поляки, готовы пролить собственную кровь в защиту немецкого знамени»
