Польская мельница - [38]

Итак, я стал на Польской Мельнице завсегдатаем, причем не единственным: это было место дипломатических встреч, куда являлись сначала, чтобы заручиться расположением этого чудовища, получить от него указания или пристанище; потом продолжали приходить по собственной склонности, из рассудочного интереса, из-за приобретенной привычки или из беспрекословного подчинения.

Мое положение было устойчивым. И им я был обязан этому человеку. Что ни у кого не вызывало сомнений… Господин и госпожа де К. были, по существу, в моей власти, и я мог не обращать никакого внимания на приглушенный зубовный скрежет у меня за спиной. Отныне, когда я появлялся на Польской Мельнице, мне достаточно было войти в гостиную, чтобы вкусить амброзию самой сладкой гордыни. Весь высший свет находился там, старался понравиться хозяевам дома и заодно мне. То было время обращений «пойдемте, дорогой друг» и хождений под ручку. Этим не следовало гнушаться.

Если говорить о нем, то он блистал изысканностью манер. Сейчас как раз случай это отметить: ведь все им были просто ослеплены. Я знал, что на самом деле он ни во что не ставил почтительность этих людей. Он превращал ее в дань уважения своей супруге. Он подводил этих людей к ее стопам связанными по рукам и ногам. А они, как мухи липучкой, захвачены были великолепной и необычайной атмосферой, которой дышали теперь на этой земле и в этих стенах. Не посещать Польскую Мельницу значило бы жить в изгнании.

Наблюдать свершения, которые там осуществлялись, уже было чудом. Г-н Жозеф имел всю необходимую для них решимость. Как по мановению волшебной палочки, он склонил обосноваться на Польской Мельнице одного из самых уважаемых фермеров края. Когда стало известно, что Жозефен Бюрль взял там землю, и даже не в аренду, а на половинных долях, все задались вопросом, уж не перевернулся ли мир! Я знал таких, которые пригнулись, как при свисте здоровенной дубинки над головой. А еще все стали свидетелями того, как Бюрль сразу затеял работы, к которым не был привычен (о которых наверняка и представления-то не имел). Всякий не лишенный ума человек не мог не знать, что за всем этим стояла чья-то светлая голова.

Я никогда не навещал Польскую Мельницу реже, чем раз в три дня, и каждый раз бывал поражен удивительными изменениями в ее облике. Ни Кост, ни Пьер де М., ни Жак не думали об ее украшении. Г-н Жозеф приказал вырубить в березовой роще аллею, и пруд замерцал в конце прохода своими дрожащими бликами. Он приказал высадить быстрорастущие породы деревьев, в большинстве — пирамидальные тополя, но не в виде аллей, как это иногда у нас делали, а купами. Все это, понятно, требовало более длительных усилий, однако, наблюдая, как некоторые куски земли чернеют или зеленеют трудами Бюрля, покрываются побегами виноградных лоз, пшеницей, рожью, овсом или эспарцетом, я бывал вынужден при каждом из своих очередных посещений огибать новые лужайки, которые перекапывали лопатами, и клумбы, которые рыхлили граблями.

И сам дом приобрел нарядный вид из-за свежей побелки, наружной деревянной обшивки, покрашенной в несколько ядовитый зеленый цвет, из-за провансальского фриза с красивым черепичным узором, из-за террас, очищенных от опавшей листвы, которая постепенно накапливалась и ковром устилала их долгие годы.

Не следует, однако, думать, что г-н Жозеф опустился до того, что вознамерился сотворить таким образом какую — то приманку. Если бы он пожелал набить всеми нашими умниками свою комнатушку у Кабро, то сделал бы это с легкостью. Он мог брать их голыми руками. И держал их за шкирки, словно котят, а потом, не оцарапанный и не укушенный, забрасывал их, куда хотел. Все, что я о нем знаю, не дает и помыслить о подобной слабости с его стороны. Не для них создавал он заманчивый антураж. Все это он создавал для нее, для Жюли.

Совершенно очевидно, что лично ему нечего было делать с таким обществом, напомаженным и щебечущим до противного. Будь на этот счет хоть тень сомнения, достаточно было бы понаблюдать за хозяином дома во время приемов, которые происходили три раза в неделю на широкую ногу и более скромно в остальные дни.

Он явно светился радостью, и до такой степени, что ему удавалось доставлять глубокое удовлетворение тщеславию своих гостей (которые были так на него падки). Мне доподлинно известно, что г-н Жозеф мог в совершенстве имитировать все: радость, гнев, интерес, удовольствие, учтивость и даже великодушие! Все: чтобы ввести вас в заблуждение. Мне доподлинно известно, что он мог непринужденно предложить удовлетворение вашему тщеславию, как предлагают кофе; что его умысел мог доходить и до того, чтобы, словно нарочно, оставлять приоткрытыми некоторые уязвимые места. Но чем больше мы будем говорить о его рвении в занятиях дипломатией и в применении им своих познаний, тем меньше будем иметь возможностей объяснить себе, зачем он это делал, если только не допустим, что он любил Жюли и хотел одарить ее как можно большим, в особенности тем, чего прежде ей недоставало.

Итак, надо полагать, это была разновидность любви (чувство это меня изумляет!).