Половодье. Книга первая - [37]

— Скаженный ты! Брось! — крикнул Роман, подбегая к брату. Тот уже держал в руке суковатый стяжок.

— Я ему, гаду, ребра переломаю! — проговорил запальчиво Яков, подступив к коню.

— Брось! — в голосе Романа прозвучало недовольство. — Чего сбесился?

— А ты не лезь! И точка!..

— Уйди, Яков! — Роман побледнел вдруг, и губы его задрожали, будто на жгучем морозе. — Уйди!

Яков отступил на шаг и не то с удивлением, не то с любопытством посмотрел на брата. Таким он видел его впервые. Что с Романом? Откуда у него эта ярость? Словно порох, вспыхнул.

— Чего вы? — крикнула с крыльца Домна.

Яков обернулся, махнул рукой и пошел к дому. А Роман постоял минуту с закрытыми глазами: тупая боль тисками охватила голову. Потом, пошатываясь, как пьяный, направился в завозню.

— Чего ты с Ромкой связался? — отчитывала Домна старшего сына. — Ему и без тебя погано. Хворый он.

— А ну вас всех!

— Ты не нукай. На жинку свою понукай, бесстыжий. Я вот возьму дрючок. Не посмотрю — и женатого благословлю. И давай собирайся. Бери котелок да пойдем.

На улице тарахтели телеги. Взглянула Домна во двор Кожуры и не увидела там подводы. Значит, и сосед выехал. А Трофиму до покоса поближе будет.

Выскочил из дома с котелком и подушкой Яков, вспрыгнул на стоявшего у забора Чалку и хватил с места галопом через приоткрытые ворота. Только песок из-под копыт брызнул.

— Подушку оставь, чертяка! Люди засмеют! — крикнула вслед мать.

Яков ничего не ответил. Наверное, не расслышал ее голоса, а может, и не захотел отозваться.

Едва за лесом всколыхнулись и распластались по облакам багровые крылья восхода, сборы были закончены. Домна и сноха старательно уложили на телегу все, что потребуется на покосе.

— Рома! — позвала мать. — Буди батька и поедем.

— Подержите кобеля! Дело есть, — донеслось с улицы.

Домна захватила цепь, которою был привязан Полкан, и набросила ее кольцом на крюк, вбитый в стену амбара. Теперь ранним гостям нечего было опасаться.

— Заходьте, люди добрые.

В воротах показались сельский староста Касьян Гущин и старик из переселенцев Елисей Гаврин. У Касьяна длинный и острый, как пешня, нос, жидкая, похожая на метлу борода распласталась по синей вельветовой жилетке. Первое впечатление, которое производил староста, было безотрадным. Думалось, что, стоит только захотеть этому мрачному с виду человеку, и любого сотрет в порошок. На самом же деле Гущин имел характер покладистый. Стараясь во всем угодить властям, не обижал особо и односельчан, не ожесточал против себя.

Стоило Касьяну заговорить, как мрак на лице рассеивался. Оно теплело.

— Хозяюшке Домне Егоровне и протчим почтение! — проговорил староста, обнажая лысую, вытянутую к макушке голову.

— С поклоном нижайшим и здравия желаем, — робко высунулся из-за спины Касьяна переселенец.

— Здоровеньки булы. Садитесь вот хоть туточки, — Домна освободила от поклажи уголок телеги. — Садитесь.

— Благодарствую. Постоим, хозяюшка. У нас дело не долгое, — ответил староста.

Из завозни вышли Роман и Макар Артемьевич. Младший Завгородний молча кивнул гостям головой и остановился поодаль, гадая зачем вдруг явились староста и этот сивобородый дружок Гузыря. Взгляд Романа, проскользив по грязной, сшитой из мешковины рубахе и коротким, трубочкой, холщовым штанам Елисея, остановился на побитых ногах деда. Они были настолько худы, что, казалось, могли переломиться, сделай Елисей хоть одно неосторожное движение. Не ноги — ходули.

— Чем могу услужить, Касьян Дмитриевич? — разглаживая бороду, медленно произнес Макар.

— Дело, значит, сурьезное, — не знал с чего начать Гущин. — Потому как схода ноне на Петров день не было. Покосы, вроде, по-старому.

Роман насторожился. Неужели Захар Бобров подъехал к старосте и теперь снова добивается размена? От него всякого ждать можно.

— По-старому, говорю. А народу-то поприбавилось. Хотя бы Елисея возьми. Это — первое дело, коли обчество переселенца не обидит. Сами, поди, за счастьем в Сибирь-кормилицу поспешали. И забывать такое никак не полагается.

— Кто ж забывает? — отозвалась Домна. — Памятуем. Все, как есть, памятуем. С землянок жить начали, сохою целик распахивали. А как же?

— Во-во, хозяюшка Домна Егоровна. Так оно и есть! А косил Елисей в прошлом годе, значит, на Прорывском кордоне. Косил бы там и косил. И никто б не потрогал. Да вот лесничество не дает ноне той елани. Что сделаешь? Земли-то кабинетские. Что скажет власть, то и исполнять надо.

— Кабинета ведь нет теперь, — Роман подошел к старосте. — Миколку-царя заарестовали.

— Эдак. Однако приказ вышел, чтоб не дозволять пользоваться царевым достатком. Что прежде выдали обчеству, тем и обходиться. Вот как в волости, в земстве, значит, обсказывают.

— А мы что? Коровенка-то одна и кобыла. Дык и тем пропадать. Ох-хо-хо! Вот, ребятушки, жистя-та! Один расчет на мирское способствие. Чай, только и надежи, — тяжело вздохнул пригорюнившийся Елисей.

— Вот с Елисеем и пришли. Может, в случае чего отдадите на нонешнюю страду остальной покос в Барсучьей. Четверых я, значит, пристроил переселенцев. И Елисея жалко, как мается с семейством.

— Мы бы рады помочь, — сказала Домна. — Только прозевали вы, добрые люди. Отсулили хлопцы покос.