Половецкое поле - [8]
— О чем задумался, Боян нашего времени? — крикнул ему Игорь, подходя и кидая на руки гридю плащ, меч и шлем. — О книгах заскучал или, может, песню о моем походе уже замышляешь?
— Нет, — оглянувшись, серьезно ответил Митуса и предупредил, кутаясь плотнее: — Тут сыро, Святославич… О книгах, правда, я всегда скучаю, даже во сне, а песню замышлять рано.
— Разожги тут костер и давай вечерю сюда, — велел Игорь слуге, стаскивая с его помощью кольчугу, а затем нетерпеливо распахивая и легкий алый кафтан. — О чем же дума тогда, Боян?
Митуса передернул худыми плечами.
— Ну-ну, забыл, что не любишь этого имени.
— Люблю, знаешь! Да не личит оно мне, в шутку даже. — Поэт вздохнул укоризненно. — Ты вот гордишься дедовской славой, а ищешь свою, так?..
Игорь рассмеялся, приподнял на груди белую рубаху, стал трясти, с наслаждением отдуваясь.
— Запарился! И зачем днем таскал броню, сам не знаю! Очень греется на солнце. А ты что же, притомился в седле?
— Нет, — Митуса, вытягивая длинные ноги, качнул спиной березку, помолчал. — Думал я о столпе, Святославим. Не по душе он мне. Сперва понравился, потом — нет.
— Дивно!
Игорь одернул рубаху, сбоку заглянул в лицо другу, не веря.
Тот повел на него большими добрыми глазами, утвердительно кивнул.
— Не то высечено. Зачем иносказание? Размеры и великолепие орла удивляют взор, но сердце не откликается ему — потому что и разум не вдруг постигает смысл этого творения. К чему там орел, скажи?
— Да ведь… грозно!
— Велеречиво, скажи лучше…
— Дивно!..
Озадаченный, даже чуть обиженный словами друга, Игорь взялся за березку и стал смотреть из-под ладони на увал, вдыхая всей грудью прохладный воздух, пахнущий степью и рекой. Курган высился вдали, безмолвный, в синих одеждах древности и тайны. Последние лучи освещали только каменную птицу.
Светлая, легкая тоска о давней, не увиденной им жизни охватила князя. Минувшее позвало, поманило его в свои не доступные никому грустные дали. Но разом и другое, сильное, торжественное чувство заполнило его грудь — чувство гордости за тех людей, что воздвигли в порубежной степи эту тяжкую высь, неподвластную времени.
Забывшись, Игорь смотрел в певучую синеву, и ему чудились в сухом плеске, в шорохе трав голоса предков: «Игорь, мы дошли сюда. Шагни дальше!» И он знал, что шагнет. «Пашня ширится от борозды к борозде, отечество— от рубежа к рубежу. Да, я шагну и тоже оставлю в степи высокий курган, чтобы и мой потомок видел с него дальше!..»
Он тряхнул головой, воскликнул окрыленно:
— Нет, и шеломя, и столп нужны! Я вижу их и хочу тоже быть орлом, хочу достойно продолжить дело отцов!
— Нужны! — чутко отозвался Митуса. — Начинай каждое поколение все сначала — какой смысл имела бы жизнь? Люди вечно топтались бы на месте. Но я говорю о том, что нам нужны и песни нашего времени. Каждое поколение должно говорить своим языком. А это, — он обеими руками показал на столп, — быль не нашего времени.
— Неправда! — В голосе Игоря послышались недобрые ноты. — Половец и беда, какую несет он Руси, — быль не нашего времени? Может, биться с полем — тоже не наше дело?
— Не один бьешься, и не один должен. — Поэт вздохнул. — Орлы парят одиноко и в поднебесье, а беда наша ходит низом, по земле…
Гридь принес охапку сушняка, начал приминать его ногами, ломая с треском. Потом сунул вниз пучок прошлогодней травы.
— Я зажгу. — Митуса отобрал у него кремень, трут, кресало… — А ты принеси князю седло, пусть присядет, да и плащ верни ему.
— Я хочу есть! — требовательно крикнул Игорь вслед гридю. — Живее!
Он постоял, сердито наблюдая за Митусой, опустился на корточки, стал помогать.
Вспыхнул костер.
Синие сумерки исчезли. Черная стена встала за светлым кругом.
Вернулся и опять ушел гридь.
Князь присел на седло, накинул плащ.
Трещали сучья.
Где-то рядом сильно, размеренно рвала траву лошадь, фыркала. Звякало железо…
— Половец-то, конечно, — боль нашего времени, Святославич, — усевшись на прежнее место, вполголоса заговорил Митуса, вертя в пальцах дымящийся прутик. — И такая это грозная боль, что перед нею меркнут, а скоро, думается мне, покажутся и вовсе малыми все те великие беды, какие претерпела Русь до наших дней…
— О Кончаке говоришь?
Игорь настороженно смотрел на поэта из-за костра.
— О нем. Но не потому, что он твой бывший сват. Забудем то. Я говорю о хане Кончаке потому, что он ныне — все поле. Все! Над этим размысли. Белоглазый забрал под свою руку и донские, и торские, и орельские, и приднепровские, и лукоморские орды. Его коннице теперь числа нет! Она богато озброена, имеет метательные машины, огромные луки-самострелы, страшный греческий огонь; она стремительна, а главное — послушна одной и жестокой воле Кончака. Такого сильного врага у Руси никогда не было…
Игорь вдруг вскочил, предостерегающе поднял руку. Поднялся и Митуса. Далеко, где-то у самой реки должно быть, слышалась беспокойная перекличка сторожей; глухо, часто били копыта в сухую землю…
— Дозор какой-нибудь возвращается, — предположил Игорь и отмахнулся от слуг, которые принесли вечерю — Потом!.. Над чем же должен ра. змыслить я? — спросил он, обходя костер и останавливаясь перед Трубчевским. — Что поле вдесятеро сильнее теперь, чем сто лет назад, чем при Мономахе, скажем, я знаю давно. Что же, покорно склониться перед ним?

Василий Кириллович Камянский родился в 1912 г. в станице Екатериновская, Краснодарского края. Образование получил высшее — окончил исторический факультет педагогического института. Служил в рядах Советской Армии с декабря 1936 г. по февраль 1946 г. Участвовал в Великой Отечественной войне с самого начала ее и до конца, занимая должности — ст. адъютанта отдельного саперного батальона, помощника начальника, а затем начальника оперативного отделения штаба стрелковой дивизии. Награжден орденами — Красного Знамени, Отечественной войны 1-й степени, Красной Звезды и пятью медалями.Член КПСС с 1940 г.Газетные очерки, статьи, рецензии начал печатать в периодической печати с 1946 г.

Исторический роман Акакия Белиашвили "Бесики" отражает одну из самых трагических эпох истории Грузии — вторую половину XVIII века. Грузинский народ, обессиленный кровопролитными войнами с персидскими и турецкими захватчиками, нашёл единственную возможность спасти национальное существование в дружбе с Россией.

Драматичная повесть белорусского писателя о Российской империи времен крепостничества, о судьбах крепостных балерин, принадлежавших шкловскому помещику Семену Зоричу.

Каким был легендарный властитель Крита, мудрый законодатель, строитель городов и кораблей, силу которого признавала вся Эллада? Об этом в своём романе «Я, Минос, царь Крита» размышляет современный немецкий писатель Ганс Эйнсле.

«Екатериною восторгались, как мы восторгаемся артистом, открывающим и вызывающим самим нам дотоле неведомые силы и ощущения; она нравилась потому, что через неё стали нравиться самим себе».В.О. Ключевский «Императрица Екатерина II»Новый роман молодого современного писателя Константина Новикова рассказывает о детских и юношеских годах Ангальт-Цербстской принцессы Софии-Фредерики, будущей российской императрицы Екатерины II.

«Русь верила своему великому князю. Верила, несмотря на его поражение и горе, что он принёс ей. И он, великий князь Игорь, оправдает это доверие. Прежде он ощущал себя только великим киевским князем, теперь своим великим князем его признала вся Русская земля. С этой великой силой никто и ничто не сможет помешать свершению его сокровенных давних планов. Он мечом раздвинет рубежи Руси! Обязательно раздвинет!..»Андрей Серба «Мечом раздвину рубежи!»Роман А. Сербы воссоздаёт времена княжения на Руси великого князя Игоря (912—945)

В романе «Повенчанные на печаль» («Сестра милосердия») Николай Шадрин заново рассказывает вечную историю любви. Прототипы героев — настоящие исторические персонажи, которые пользуются в последнее время особенной популярностью (после фильма «Адмиралъ») — это Анна Васильевна Тимирева и Александр Васильевич Колчак. И уже вокруг них декорациями к драме двух людей разворачиваются остальные события.К счастью, любовная история с известными героями не единственное достоинство произведения. Повесть Шадрина о крушении и агонии одного мира ради рождения другого, что впрочем, тоже новой темой не является.Действие повести происходит в белогвардейском Омске, в поезде и в Иркутской тюрьме.