Половецкое поле - [12]
Когда тарелки опорожнились, Иван встал, прочитал короткую молитву и отпустил всех.
Владимир Андреевич вышел следом за Овчиной на крыльцо. Там уже стоял воевода, расстегнувшись до рубахи и шумно отдуваясь.
— Кончились муки наши, — буркнул ему Овчина.
— Пожди радоваться! — тихо сказал Челяднин-Федоров, вытряхивая из бороды пшено.
Старицкий, пропустив толпу бояр, зашептал со страхом:
— Вникли в проповедь? Новые козни супротив нас умышляет Иван…
Руки Дмитрия Овчины вяло повисли.
Он сплюнул и сказал с усталым вздохом:
— Не царь, а оборотень. Ох, лукавый! Кончать его надо… — И пошел с крыльца, тупо глядя в землю.
3
В царском тереме, поодаль от семейных покоев, была круглая горенка со сводчатым потолком и узкой дверью. На полу лежал толстый красный ковер, а вдоль стен тянулись полки с множеством книг и рукописных свитков. У единственного стрельчатого окна с глубокой нишей стоял просторный стол, покрытый донизу таким же красным ковром, а у стола — два тяжелых кресла с прямыми узорными спинками и низенькая скамья, обитая желтым бархатом.
Тут Иван беседовал с преданными ему людьми или с бывалыми чужеземцами. А оставаясь наедине, подолгу читал и писал в тишине.
Сюда он пришел с Вяземским после трапезы. Оба были одеты уже в легкие ездовые кафтаны.
В горенке было темновато, и Вяземский спросил:
— Не надо ли свеч?..
— Вели подать, Офанасьюшко, — согласился Грозный и потом, вслед, добавил: — Да и вина возьми, два кубка…
Когда боярин вернулся, Иван лежал бочком в кресле, запрокинув голову и закрыв глаза. Обеими вытянутыми вперед руками он стиснул рукоять посоха, стальной конец которого проткнул ковер.
Вяземский осветил лицо царя. Пересохшие, обесцветившиеся губы искривились и дрожали. Левая бровь, изломившись кверху острым углом, дергалась, и под ней трепетало припухшее, красное от бессонницы веко. Худые щеки запали еще больше и приняли цвет холодного пепла.
— Опять старый недуг! — тревожно вскрикнул Вяземский, близко наклоняясь к царю. — Испей вина, государь, а я кликну лекарей. Истомил ты себя трудами и постом недельным…
Иван выпустил посох. Выпрямился и с усилием приоткрыл глаза. Отодвинул вино.
— Тут болит, — приложил он руку к затылку. — И сердце… Не вздохнешь…
Вяземский сказал настойчивее:
— Вели позвать лекарей…
Крутая складка пролегла меж бровей Грозного. Застонав, он крикнул сорвавшимся на хрип голосом:
— Да зови же… немедля!
Вяземский выбежал.
Царь нетвердой рукой взял кубок, понюхал вино, посмотрел на свет. Затем жадно выпил и, вздохнув облегченно, откинулся к спинке кресла.
Спеша, вошел доктор Линзей — маленького роста, тонконогий, с большим животом. А за ним — его помощник, померанский дворянин Альберт Шлихтинг, плененный под крепостью Озерище еще в 1564 году. Пятилетняя жизнь при дворе не развеяла у немца ужаса перед грозным русским самодержцем.
Неся на высоте груди серебряный таз с посудой и лекарствами, долговязый, тощий и прямой, как копье, он шел, осторожно переставляя ноги в тяжелых башмаках и силясь не встретиться глазами с Иваном.
А тот, проследив молчаливо и недоверчиво за лекарем, спросил невнятным шепотом:
— Вытравишь хворь, лекарь, аль новую вселишь?
— Давно ведомо тебе, государл, что искусством врачевать господь не обидел меня!..
— Не от бога твои дела, — приподнялся Иван. — Они — каменья на небо!
— И господь врачевал, государь, — осторожно промолвил Вяземский.
— Суесловишь, Офанасий, — гневно двинул бровями царь, не отводя взгляда от рук Линзея. — Господь изгонял недуги словом святым…
Доктор, наклонившись над тазом, быстро смешивал ложечкой лекарства и что-то объяснял шепотом Шлих- тингу. Вяземский светил им, взяв со стола свечу.
Приготовив питье, Линзей с поклоном поднес его в золотой чашечке Ивану. У того искривились губы и недобро дрогнули усы.
— Испей, государь, — попросил Линзей.
— Лека-арь!..
Рука Грозного рванулась к посоху.
Зеленоватая жидкость плеснула на толстенькие пальцы голландца и с них закапала на его желтый кафтан.
Он торопливо глотнул из чашки и подал лекарство царю. Тот выпил и бросил чашку в таз Шлихтингу.
— Тебе вера есть, — сказал он Линзею, морщась. — А про немца мне ведомо недоброе от боярина Козлова, изловленного на литовской границе…
— Великий государь! — ужаснулся Шлихтинг, падая на колени. — Извет на беззащитного чужеземца!..
Иван махнул рукой, веля лекарям уходить. Потом задул свечи, подтянул кресло ближе к оконной нише и уселся, сгорбясь, раскинув на столе полусогнутые руки.
Вяземский подошел к полкам и, стараясь не шуметь, долго выбирал книгу. Когда выбрал, присел по другую сторону стола, но книгу не раскрыл, а, чуть приподняв истомленное лицо в короткой черной бородке, стал наблюдать за царем, дивясь частым и резким переменам в его душе. Недавно яростные подозрения и гнев люто кривили иссохшие, резкие черты его лица, делали их страшными, а теперь Иван казался умиротворенным и добрым.
На дворе занималось пестрое, солнечное утро. Разноцветные стекла окна вспыхивали зелеными, красными, лиловыми, желтыми и синими искорками. Искорки множились и рдели все ярче, все живее, и от них полумрак в горенке становился многоцветным и как бы оживал, колебался и неприметно для глаз таял…
Василий Кириллович Камянский родился в 1912 г. в станице Екатериновская, Краснодарского края. Образование получил высшее — окончил исторический факультет педагогического института. Служил в рядах Советской Армии с декабря 1936 г. по февраль 1946 г. Участвовал в Великой Отечественной войне с самого начала ее и до конца, занимая должности — ст. адъютанта отдельного саперного батальона, помощника начальника, а затем начальника оперативного отделения штаба стрелковой дивизии. Награжден орденами — Красного Знамени, Отечественной войны 1-й степени, Красной Звезды и пятью медалями.Член КПСС с 1940 г.Газетные очерки, статьи, рецензии начал печатать в периодической печати с 1946 г.
Лили – мать, дочь и жена. А еще немного писательница. Вернее, она хотела ею стать, пока у нее не появились дети. Лили переживает личностный кризис и пытается понять, кем ей хочется быть на самом деле. Вивиан – идеальная жена для мужа-политика, посвятившая себя его карьере. Но однажды он требует от нее услугу… слишком унизительную, чтобы согласиться. Вивиан готова бежать из родного дома. Это изменит ее жизнь. Ветхозаветная Есфирь – сильная женщина, что переломила ход библейской истории. Но что о ней могла бы рассказать царица Вашти, ее главная соперница, нареченная в истории «нечестивой царицей»? «Утерянная книга В.» – захватывающий роман Анны Соломон, в котором судьбы людей из разных исторических эпох пересекаются удивительным образом, показывая, как изменилась за тысячу лет жизнь женщины.«Увлекательная история о мечтах, дисбалансе сил и стремлении к самоопределению».
Книга состоит из коротких рассказов, которые перенесут юного читателя в начало XX века. Она посвящена событиям Русско-японской войны. Рассказы адресованы детям среднего и старшего школьного возраста, но будут интересны и взрослым.
История борьбы, мечты, любви и семьи одной женщины на фоне жесткой классовой вражды и трагедии двух Мировых войн… Казалось, что размеренная жизнь обитателей Истерли Холла будет идти своим чередом на протяжении долгих лет. Внутренние механизмы дома работали как часы, пока не вмешалась война. Кухарка Эви Форбс проводит дни в ожидании писем с Западного фронта, где сражаются ее жених и ее брат. Усадьбу превратили в военный госпиталь, и несмотря на скудость средств и перебои с поставкой продуктов, девушка исполнена решимости предоставить уход и пропитание всем нуждающимся.
«Махабхарата» без богов, без демонов, без чудес. «Махабхарата», представленная с точки зрения Кауравов. Все действующие лица — обычные люди, со своими достоинствами и недостатками, страстями и амбициями. Всегда ли заветы древних писаний верны? Можно ли оправдать любой поступок судьбой, предназначением или вмешательством богов? Что важнее — долг, дружба, любовь, власть или богатство? Кто даст ответы на извечные вопросы — боги или люди? Предлагаю к ознакомлению мой любительский перевод первой части книги «Аджайя» индийского писателя Ананда Нилакантана.
Рассказ о жизни великого композитора Людвига ван Бетховена. Трагическая судьба композитора воссоздана начиная с его детства. Напряженное повествование развертывается на фоне исторических событий того времени.
Пятьсот лет назад тверской купец Афанасий Никитин — первым русским путешественником — попал за три моря, в далекую Индию. Около четырех лет пробыл он там и о том, что видел и узнал, оставил записки. По ним и написана эта повесть.