Полосатый рейс - [22]

— …Так по–русски же чешет…

— Чешет, чешет… он на русской женат. Ну, услыхал господин Пуанкаре такие речи от нашего Павла да узнал, что он директор большой фабрики, большевик — уж он–то должен знать, какие планы у красных… И только доехали они до Одессы, француз обратным поездом в Москву и расторг договор.

Наступила пауза.

Матрос тяжело вздыхал.

— Эх ты, умник! Выдвинули тебя директором такой фабрики… Видимо, надо было тебя в Наркоминдел выдвигать… Ты же прирожденный дипломат… Ладно, поднимись к товарищу Косячному. Он тебя давно ждет.

Глушко подошел к двери, прикрыл ее плотнее и вернулся к Сажину. Сел рядом.

— …Ах, черт, нэп, нэп… Все бы хорошо, да начинает, замечаю, кое–кто из наших, из рабочего брата, сбиваться… Черт бы их побрал… Ну ладно, Сажин, давай–ка займемся твоим устройством… — Глушко обошел стол и взялся было за телефонную трубку. Но взгляд его упал на акт ревизии, принесенный Беспощадным, и он, положив трубку на место, сказал: — Да, так вот же освободилось как раз одно место… И между прочим, там нужен подкованный человек — нужен заведующий Посредрабисом.

— Чего? Посред…

— Посредрабисом. Это безработные артисты, музыканты, ну, и прочие. Нечто вроде артистической биржи труда…

— Позволь, при чем тут я? Я же партработник…

— Вот–вот, там как раз и нужен партийный работник. Искусство, брат, область идейная, и очень тонкая область.

— Но я ни черта в нем не смыслю, да, по–честному, и не уважаю это занятие. Когда на сцене взрослый мужик открывает рот, издает звуки, и это и есть его работа, — мне, если хочешь знать, сдается, что надо мной просто подсмеиваются…

— Погоди, погоди, придет время, артисты еще членами партии станут.

Сажин искренне рассмеялся:

— Может быть, и партийные балерины будут?…

Теперь расхохотались оба.

— Ну, пусть я хватил, — сказал Глушко, — ладно. В общем, договорились. Если что — поможем. Оклад, сам знаешь, у всех у нас один — партмаксимум: девяносто целковых. Не густо, но кое–как выворачиваемся. Ты ведь холостой? Вот мне похуже: жена, двое мальцов… Площадь тебе дадут — завтра зайди в жилотдел, а сегодня переночуешь у меня — я позвоню жене. Вот адресок. — Прощаясь, Глушко задержал руку Сажина: — А все–таки чертовски трудное время, скажу я тебе… Ну, пока, брат, дома увидимся…

По Ланжероновской улице шел товарищ Сажин. Он добыл из кармана френча большие старые часы — было ровно девять — и подошел к двери, рядом с которой помещалось название учреждения: «Посредрабис». Перед дверью, ожидая открытия, столпились актеры. Сажин дернул дверь — она была заперта.

— Не трудитесь, — сказал виолончельным голосом пожилой артист, — Полещук никогда еще не приходил вовремя.

И Сажин вместе со всеми стал ждать.

— …Нет, вы посмотрите, этот авантюрист Качурин опять набирает концерт, — сказала стоявшая рядом с Сажиным актриса своей собеседнице. Обе они смотрели на ярко одетого молодого человека — клетчатый пиджак, галстук–бабочка, кремовые брюки и кепчонка на затылке. Он записывал в блокнот имена актеров, с которыми вел тут же на улице шепотом переговоры.

— Тогда успел смыться, — ответила вторая актриса, — а то сидеть бы ему как миленькому… бросить людей, сбежать с кассой…

— Этого я не потерплю! — волновался за спиной Сажина маленький толстячок. — При моем голосе и моей тарификации не брать в поездку… Кого? Меня!

— Я ничего не говорю за ваш голос, — отвечал угрюмый лысый человек, — но…

Оглушительное кудахтанье и кукареканье заглушило продолжение диалога, — грохоча по булыжникам, проезжала подвода, груженная куриными клетками. Пьяный биндюжник нахлестывал кобылу. Куры и петухи орали вовсю.

Появился наконец секретарь Посредрабиса Полещук. Он шел подпрыгивающей походкой, то и дело почесываясь и водворяя на место вываливающиеся из толстого ободранного портфеля бумаги. Полещук удивленно посмотрел на очкастого посетителя в поношенном френче, галифе и сапогах. «Вы ко мне?» — спросил он Сажина, отпирая дверь.

— Я Сажин, отныне заведующий Посредрабисом, — резко ответил Андриан Григорьевич, — и хочу получить объяснение — почему вы сочли возможным явиться на работу с опозданием на тридцать минут.

— А… так это вы… — равнодушно произнес Полещук, — можете зайти. Вот вам кабинет. Будете восьмой.

— Что значит «восьмой»?

— То значит, что я уже пережил семь таких заведующих.

— Вы секретарь?

— Теперь — да, секретарь.

— Что вы хотите сказать этим «теперь»?

— Теперь — значит теперь. А в прошлом — я хочу, чтобы вы это знали, — в прошлом я артист цирка Арнольд Мильтон.

— Я тоже хочу, чтобы вы это знали, — никаких опозданий я не потерплю, каким бы замечательным артистом в прошлом вы ни были. И вам придется написать мне за сегодняшнее опоздание объяснительную записку.

— Хорошо, — Полещук пожал плечами.

— А теперь пригласите ко мне Качурина.

— Кого?…

— Качурина. Кем он тут у вас числится?

— Администратор… — удивленно ответил Полещук. — Откуда вы его знаете?… Сейчас кликну…

Подойдя к жесткому креслу, Сажин тщательно протер бумажкой сиденье, затем протер стол, выбросил бумажку в корзинку и сел. В кабинет заведующего вошел Качурин.

— Привет. Новый зав? Очень приятно.

— Снимите головной убор, — сказал Сажин.