Полосатая жизнь Эми Байлер - [2]

Проблема только одна: Джон не только молоко забыл купить по дороге домой – он вообще забыл дорогу домой. Точка. Он в последние три года забывал приходить домой, воспитывать детей, платить по счетам, хранить верность жене, и как ни крути – должно же быть для подобной ситуации какое-то другое выражение лица! На мой взгляд, он должен выглядеть, как мужчина, которого бывшая жена вот-вот ударит по голове тупым тяжелым предметом. Сидя на корточках в торце стеллажа с товарами для оказания первой помощи, я оглядываюсь в поиске тяжелого предмета, но вокруг только ярко-розовые обручи хула-хуп. Сложновато будет избить мужчину до беспамятства пластиковым блестящим обручем, но какое-то – весьма приятное – время я серьезно об этом размышляю.

– Эми? – Я слышу голос Джона. – Это ты?

Он прекрасно знает, что это я. И я знаю, что это он. Я его узнаю везде. Почти год после его ухода я садилась за руль, и мне казалось, что это он едет в соседней машине, и у меня замирало сердце, но потом я присматривалась, и сердце разбивалось снова и снова. И я чувствовала безмерную усталость после каждой такой ложной тревоги. Один раз, всего через несколько недель после его ухода, я поворачивала на нашу улицу и увидела его на заднем сиденье машины с логотипом сервиса поездок с попутчиком. Я была железобетонно уверена, что это он, я это знала точно. Я чувствовала, как в венах пульсирует кровь, и ощущала себя беспомощно лежащей на дне каньона без воды и еды, и вот ко мне приближается спасатель с веревочной лестницей. Я прижалась к обочине и стала ждать, когда машина подъедет к нашему дому. Этого не произошло. Она, не сбавляя скорости, проехала мимо, пока я, не отрывая глаз, наблюдала за ее передвижением в зеркало заднего вида. Я была настолько раздавлена, что двадцать минут сидела, не в силах двинуться с места.

Но сейчас все иначе. Это не учебная тревога. Он на самом деле вернулся, только я предпочту умереть от жажды, лишь бы не хвататься за канат, который он подаст.

– Джон… – Я откликаюсь, зачем-то притворяясь, что только что его заметила, и выхожу из-за стеллажа. На расстоянии протянутой руки лежат упаковки со льдом, марли и тюбики «Неоспорина». Все это будет очень к месту, когда я сокрушу его модными детскими игрушками и гигантскими бутылями витамина D.

– Глазам своим не верю, – говорит он, а я в изумлении таращусь на него. Он глазам своим не верит, что я здесь, в городе, где мы прожили вместе почти два десятка лет? Где наши дети произнесли первые слова и сделали первые шаги, а сейчас ждут меня дома? Я заглядываю к себе в корзинку и пытаюсь вспомнить, зачем я вообще сюда пришла – за попкорном, тампонами и «Клерасилом»? – Я имею в виду, что думал, что мне придется прийти в дом, чтобы поговорить с тобой, и я не знал, как ты к этому отнесешься. Думал как-нибудь улучить момент наедине с тобой, до встречи с детьми, но так, как сейчас, даже лучше, да? Так я не нарушаю твое личное пространство?

Я по-прежнему смотрю на него и хочу закричать, заплакать. Я хочу сейчас быть женщиной, способной вцепиться когтями в лицо другому человеку. Но я не такой человек и мы в аптеке. Поэтому я просто смотрю на него.

– Эми? Эми, ты в порядке?

– Уходи, – сглотнув, произношу я. – Я не знаю, зачем ты сюда пришел, но ты нам не нужен. Уходи. Сейчас.

Я ставлю на пол вдруг потяжелевшую корзинку и машу рукой куда-то от себя, словно он птичка, которая слишком близко подлетела ко мне в парке.

– Прости, – говорит он. – Прости, но я никуда не пойду.

Вдруг меня осеняет: здесь же продают трости для ходьбы. Тростью можно нанести реальный удар, особенно если взять ту, что с треногой внизу для дополнительной опоры.

– Эми? – снова обращается ко мне он. Я что, улыбаюсь? Или даже смеюсь? Видимо, пришел тот день, когда я окончательно схожу с ума. Мне хочется смеяться, только я совершенно не понимаю, почему. – Тебе нужно присесть?

А потом он пытается проделать нечто совершенно неприемлемое, выходящее за все рамки. И я почти что решаю наплевать на свидетелей, на последующие сплетни и просто заорать во все горло, лишь бы остановить его. Он пытается взять меня за руку! Я резко отмахиваюсь.

– О нет, – протестую я, и в этот момент ко мне возвращается присутствие духа, и наконец – как долго я ждала этой секунды – я снова обретаю контакт с реальностью и начинаю дышать. – Я без понятия, как ты здесь оказался, Джон, но последний раз я тебя видела три года назад, а с тех пор ты не жил со мной и детьми, не спал в моей постели, не сидел с нами за столом и не делил с нами жизнь. Три года, день за днем, – это больше тысячи дней. И ты не можешь просто так вернуться, и зайти в мою аптеку, и купить здесь лейкопластыри, которые я покупаю, и держать меня за руку, как будто я инвалид. После всех этих дней и ночей, ипотечных выплат, оплат счетов, походов к треклятому стоматологу… Ты не можешь. Не можешь.

Лицо Джона приобретает виноватый вид. Робкая улыбка сменяется выражением боли, столь же глубокой и всеобъемлющей, как моя собственная. Я начинаю понимать, что он тоже побывал на дне того каньона и он считает, что спасатель с веревкой – это я.