Полоса отчуждения - [17]

— Надо учитывать и влажность почвы, — доказывал муж жене, — наклон поверхности, если он есть…

— Ну разумеется! Ах, помню, у нас в деревне картошка вырастала! А все почему…

Они увлеченно обсуждали, каких удобрений требуют огурцы, что делать с клубникой, когда она отплодоносит, как поступить с запущенными кустами крыжовника и смородины. В их разговорах замелькали новые слова: мульчирование, плодожорка, компост, спящая почка и прочие — доселе в квартире Овчинниковых не звучавшие.

Сыновья усмехались, поглядывая на родителей, подтрунивали над ними, но все чаще сами включались в разговор, да и весьма заинтересованно.

— Давайте разделим сферы влияния, — настаивал Сева. — Я предлагаю так: за папой закрепляем весеннюю вспашку и внесение всяческих удобрений, включая конский навоз и куриный помет; мама отвечает за консервирование фруктов и приготовление варений. Мы со Славкой будем дегустировать яблоки и ягоды, а также мамины продукты из них.

— А бабушка? — спросил их отец. — Ей уступим общее руководство?

— А она будет продавать, — усмехнулась Нина.

— Зачем? — озадачились Сева и Слава.

— Вы что? Не знаете нашу бабушку? Ей как раз это интересно: тащит на базар все — редиску, лук, укроп, ягоды, картошку… Я сомневаюсь, что вам вообще что-нибудь достанется. Вот так-то.

Сказанное повергло Леонида Васильевича в размышление: ведь и верно, они не учитывают интересов самой хозяйки огорода, а у нее главное стремление — продавать.

— Пап, ты запрети ей это. Своей коммерцией она роняет честь и достоинство славной семьи Овчинниковых.

— Да не будет она продавать! — не очень уверенно заявил он. — С какой стати?

— Позволь усомниться, — опять усмехнулась Нина.

Однако опасениям не дали воли, забыли о них.

Общее мнение семьи Овчинниковых скоро сошлось на том, что отсутствие у них дачи с земельным участком — плохо, но наличие бабушки с огородом-садом — хорошо.

— Это очень перспективно, — сказал то ли Слава, то ли Сева.

К обеденному столу глава семьи садился теперь с книжечкой по овощеводству, по дороге на работу читал «Справочник садовода», в ящике рабочего стола лежали жизнеописания яблонь и слив, смородины и крыжовника.

— Представляешь, — говорил он кому-нибудь из сотрудников, — я раньше и не предполагал, что яблони надо обрезать. А оказывается, дело совершенно необходимое! Правда, не такое уж простое: яблоня — не декоративный куст. Надо, видишь ли, формировать крону у нее с младенчества, чтобы каждая веточка росла не просто так, а в режиме наибольшего благоприятствования. Только тогда она обильно плодоносит…

А дома жене:

— Ох, у матери яблони запущены! Она ж их не обрезала: растут, как хотят, совершенно диким способом. Ветка омертвеет — так и торчит рядом с живыми. Рана появится на стволе — она ее не залечит, вот и погибает деревце. Нет хозяйского глаза и руки садовода! Потому часто и не родятся яблоки. Вот я приеду…

Ему не терпелось, чтоб поскорее наступила весна, тогда они с Ниной возьмут отпуск и отправятся на этот раз уже не к южному морю, а к матери, и там можно будет приступить к разумному ведению хозяйства, к разумному руководству садом. Что может быть увлекательнее!

Мать с огородом как бы придвинулась к ним; они словно обрели ее заново, и в этом факте было много притягательного, радующего.

Лестница, ведущая в мой двухкомнатный фонарь, суха и тепла, мелодично поскрипывает; я спускаюсь, весело посвистывая, из горних своих высот на грешную землю. Что такое: баба Нюта сидит на скамье у крыльца и горько плачет. Все лицо ее, маленькое, морщинистое, залито слезами; она вытирает их грязной, пергаментной ручкой и концом головного платка, и уж рука вся мокрая, и платок тоже.

Баба Нюта — святая старушка. Сколько раз мы с женою занимали у нее то трешку, то пятерку — не хватало до получки. Никогда не откажет, а должишко возвращаешь — рукой машет: полно-полно, не стоит благодарности! Баба Нюта живет на нижнем этаже, в бывшей солдатской столовой — может быть, с тех военных пор. Думается, она и тогда была старушкой, поскольку невозможно представить ее молодой.

Вид плачущей просто невыносим.

— Бабушка, что случилось?

Она опасливо оглянулась и зашептала:

— Нахалка, нахалка, больше она никто.

Слово это имеет у нее самые разные значения, от оскорбительных до хвалебных.

— Забирает у меня ребенка, бессовестная!

— Какого ребенка? — спросил я, недоумевая, и тотчас сообразил: ах да!

Баба Нюта, никогда не бывавшая замужем и не родившая своих детей, всегда нянчится с младенцами. В том ее единственный жизненный интерес, тем она и жива.

— Я с Веркой водилась полгода, ходить учила, кормила с ложки, а она забирает. Ведь я же к ней привыкла! Ребенок-то мне как собственный! А теперь, вишь, в детский садик… — И баба Нюта опять залилась слезами. — Нахалка она, больше никто.

Что тут скажешь! И сам я вот так же огорчал бабу Нюту, ибо она водилась, хоть и недолго, и с моим сыном, и с дочкой… И я виноват перед бабой Нютой.

— Ничего, бабушка, — утешаю я. — Сегодня же другого вам принесут.

— А кто?

Меня удивило, что она сквозь слезы посмотрела на меня с великим любопытством и интересом.

— Да уж не знаю кто, а свято место не бывает пусто. Не плачьте.