Полонянин - [41]

— Не казни его, Пресветлый, — прошептал, а сам от боли морщится. — Этот человек более моего настрадался. Пощади его, Господом Иисусом тебя молю. Отпусти ты его. Пусть домой возвращается. У меня на него обиды нет, и ты его прости. Не людям грехи людские судить, а только Господу… — И на бок повалился, чувства от боли и слабости телесной потерял.

Опешил мальчишка, растерялся. На мать посмотрел испуганно. А та вдруг навзрыд заплакала. Словно и не княгиня вовсе, а баба простая.

— Христианин он по вере, — сказал я ей. — Андреем его зовут. Рыбак он.

— Что же это за вера такая, — сквозь слезы шепчет, — что силу людям дает за истязателей своих прощения просить?

И тихо вдруг стало. Даже дулеб замолчал. Лишь пожарище головнями потрескивает.

— Эй, Претич, — Святослав тишину нарушил. — Развяжи его. Пусть идет куда хочет. Виру он свою сполна отдал.

Утро нового дня порушенная деревенька встретила бабьим воем. Причитаниями по погибшим мужьям, сыновьям и дедам. Хоронили своих и чужих. Для дулебов отдельную яму в лесу вырыли, там их и сложили. Своим два кургана на берегу реки насыпали. Один для холопов, другой для ратников. Рядом Заруб, Веремуд и Кислица легли. Друзьями жили, друзьями в Репейские горы ушли. Меж курганов живые по мертвым тризну справили. Все, как полагается.

Только Владану отдельно похоронили, так Загляда с Малушей захотели. По древлянским обычаям, положили ее под березой белой. Ногами на восток, головой на закат. Чтобы ей видно было, как солнышко встает. Поплакали над ней, песню поминальную спели. И оставили Даждьбогову внучку.

А ранеными лекарь занялся. Попервости к Андрею он подошел. Осмотрел раны, головой покачал.

— Что? — спросил рыбак. — Не жилец я?

— Не жилец, — ответил Соломон. — Крови много потеряно, да и гвозди ржавые свое дело сделали. Гнить теперь раны начнут.

— Ясно, — вздохнул Андрей и добавил: — На все воля Божия, и все в руце Его.

Потом старый иудей ко мне подошел.

— Я смотрю, спокойно ты жить не можешь. Все на задницу свою бед ищешь?

— Я их не ищу, — попытался улыбнуться ему в ответ. — Они меня сами находят.

— Оно и видно, — вздохнул Соломон. — Рожа-то синяком сплошным. Красавец писаный.

— Рожа ничего. Поболит, да не отвалится. Главное, яйца на месте, а остальное мелочи.

Засмеялся Соломон. Говорит:

— Ну, коли шутишь, так, значит, скоро поправишься.

— Куда я денусь? — улыбнулся я.

— А все равно, — лекарь мне, — рожа у тебя жуткая.

— И с ногой беда. Ляжку над коленом копьем распороли. И на ребрах ссадины.

— Промыть надобно, — разодрал мне лекарь порты. Не сдержал я стона, когда он ткань, припекшуюся, от раны отдирал.

— Потерпи, — говорит. — Не так уж и страшно тут. Ну, одним шрамом больше будет, эка невидаль. А на груди и вовсе безделица. Царапины скоро затянутся. Главное, что кости целы. Везучий ты, Добрый. Из мясорубки такой живым выбрался. Все тебе, как с гуся вода, а портами с исподним с тобой кто-нибудь из ратников поделится… — зубы мне лекарь заговаривает, а сам над ранами колдует.

— А у Андрея, я слышал, дела плохи? — спросил, когда Соломон мне рану промыл да края у нее стянул, и я снова говорить смог.

Кивнул головой лекарь.

— Эх, — вздохнул я, — Берисаву бы с Любавой сюда. Ведьмы бы его выходили.

— Это что ж? — обиделся Соломон. — Ты мне не доверяешь? Думаешь, что если он христианин, то старый иудей его в беде бросит? Рад я был бы ему помочь, да только не в моих это силах.

— Знаю, — ответил я. — И верю тебе, просто соскучился по ведьмам сильно. Особенно по младшей. Давно уж не виделись.

— Хорошей мне Любава помощницей была, — согласился лекарь. — Жаль, что ушла тогда.

— И мне жаль.

— Добрынюшка. — Я даже вздрогнул, словно это Любава меня позвала.

— Добрынюшка, ты как тут без нас? — Малуша с Заглядой к нам подошли.

— Хорошо, сестренка, — ответил я ей. — Лекарь говорит, что уже на поправку пошел.

— Дня через три на ноги встанет, — подтвердил иудей.

— Дядя Соломон, ты за него не беспокойся. Мы с Заглядой за ним присмотрим.

— И за остальными тоже. — Древлянка поближе придвинулась, точно маленького, меня по голове погладила. — Не оставим мы тебя, княжич, — шепнула.

— Вы лучше за рыбаком приглядите. Ему хуже, чем мне, — приподнял я голову.

Смотрю, а его воины подняли и понесли куда-то.

— За ним Ольга сама присмотрит, — сказал Соломон. — Велела его на ладье своей разместить.

— А она ничего, — вздохнула Малуша. — Я думала, она сука зубастая, а она добрая. Мне вот гребень свой подарила. Красивый.

— Это хорошо, — кивнул я.

— Пить, — это один из раненых ратников голос подал.

— Сейчас, миленький. — Загляда меня оставила и к нему поспешила.

— Да, — сказал лекарь. — Помощь мне сейчас пригодится.

— Дядя Соломон, а как же вы к нам подоспели? — спросила Малуша. — Мы же не чаяли, что подмога придет.

— Святослава за то благодарите, — ответил лекарь. — Это он мать надоумил в Ольговичи заглянуть. Надоело ему в Вышгороде сидеть, на волю запросился. Княгиня про деревеньку свою вспомнила. Так он ей все уши прожужжал. Посмотреть на нее захотел. А заодно с Добрыном и с тобой, Мала, повидаться.

— Чего это он со мной повидаться захотел? — удивилась сестренка.

— Не знаю, — сказал Соломон. — Ты у него сама спроси.