Пологий склон - [60]

Юкитомо в кимоно и легкой летней накидке, поблескивая позолоченной оправой очков, быстро шел по коридору. Он старался не хромать и не сутулиться. Воспаление нерва в левом бедре все еще давало о себе знать, но этой боли Юкитомо не замечал – он, человек гордый, страдал от собственного бессилия. У него отнимали его сокровище – Мию, а он не мог ничего сделать! Ноги не слушались Юкитомо, он с трудом заставил себя приблизиться к постели умирающей.

Господин Сиракава долго не сдавался, боролся до последнего. Он верил, что достижения науки и медицины помогут спасти дорогую ему женщину и роскошная плоть вновь наполнится соками жизни… Но надежд больше не осталось. И великая тайна, которая столько лет связывала мужчину и женщину, превратилась в ничто, в бессмысленный смех, который нарастал изнутри и оглушал его громовыми раскатами.

Юкитомо не довелось испытать смиренного почтения и уважения ни к одной женщине, кроме матери, которая даровала ему жизнь. Конфуцианское учение, в духе которого он был воспитан, запрещало кровосмесительные союзы. Но оправдать можно все и всегда. Митимаса, говорил себе Юкитомо, уродился жалким, нежизнеспособным существом. Он был одет, обут и накормлен, имел красавицу жену, но сам для этого пальцем о палец не ударил – всё, абсолютно всё получил от отца. Митимаса был слишком глуп, извращен и распущен, чтобы по достоинству оценить свою супругу. Он никогда не любил эту великолепную женщину, просто время от времени спаривался с ней и плодил потомство. Если бы Юкитомо не подарил ей свою любовь, она бы вряд ли осталась жить под одной крышей с Митимасой. Да, скорее всего, она бы давно уже с ним развелась. Но неизвестно, как в дальнейшем сложилась бы ее женская судьба. То, чем обделил Мию муж, с лихвой возместил ей свекор, отдав всего себя, свою любовь и страсть.

Юкитомо не хотел, чтобы последние минуты своей жизни Мия терзалась запоздалыми сожалениями, не хотел, чтобы с ее уст сорвались слова покаяния. Он не желал их слышать! Это было бы невыносимо! Она навсегда должна остаться в его памяти роковой обольстительной грешницей, шаловливой, своенравной распутницей, под покровом ночи сводящей его с ума своим запахом и жарким трепещущим телом.

Целых семь дней Юкитомо избегал встречи с Мией наедине. Он боялся ее последнего вздоха, последнего взгляда меркнущих глаз.

У дверей палаты Мии собрались родные и близкие. Изнуренные жарой и духотой, они вяло обмахивались веерами, не в силах даже разговаривать. Всех детей отправили на ночь по домам.

– А где Митимаса? – спросил Юкитомо, обращаясь к родственникам Мии. Ее мать, брат и сестры встали, чтобы поприветствовать господина Сиракаву.

– Хозяина здесь нет, – ответил Томосити, старший управляющий из дома Митимасы, круглые сутки дежуривший в больнице.

Юкитомо, испытывая тайное облегчение, обвел окружающих гневным взглядом. Томосити, стараясь загладить вину хозяина, сказал:

– Он ухаживал за больной и очень устал… Ему надо немного отдохнуть…

На самом деле Митимаса отправился вовсе не домой, а на премьеру первой части нового американского сериала. Митимасе было почти пятьдесят лет, но театр и кино по-прежнему доставляли ему наслаждение. Даже смерть жены не могла заставить его отказаться от любимого увлечения.

Утром того дня состояние больной значительно ухудшилось, возникло опасение, что до ночи она не доживет. Позже главный врач еще раз обследовал Мию и заявил, что она протянет день или два. Всю эту информацию господин Сиракава почерпнул из сбивчивых рассказов родственников.

Внезапно мать Мии заметила Такао. Он все это время спокойно стоял за спиной деда. Женщина воскликнула:

– Ой, да это же Такао! Я вас не узнала, вы так выросли!

Юноша не спускал пристального взгляда с этой странной группы людей. Наигранная скорбь, нарочитые слезы – эти жалкие родственники походили на плохих комедиантов.

– Она сейчас спит? – спросил Юкитомо.

– Нет, не спит. Она так давно не видела Такао… ей, наверное, будет приятно. – Пожилая женщина провела посетителей в палату.

Это была комната с белыми стенами и двумя окнами. Высокая железная кровать была застелена шелковым постельным бельем. Под тонким одеялом едва угадывалось тело больной.

Возле кровати сидели две медсестры в белых форменных платьях с высокими стоячими воротниками и обмахивали Мию большими круглыми веерами.

– Мия, посмотри, кто к тебе пришел! Это Такао! – сказал Юкитомо. Его голос звучал свежо и молодо. Он присел на стул возле кровати, распахнув полы кимоно.

Веки Мии дрогнули, она взглянула на Юкитомо. Она так ослабела, что даже держать глаза открытыми ей было трудно.

– Такао? – чуть слышно шепнула она.

Юноша выглянул из-за спины деда:

– Как вы себя чувствуете?

– У меня пересохло в горле… Я почти не могу говорить…

Бледной, прозрачной рукой Мия прикоснулась к своей шее. Глаза, некогда блестевшие яркими щелочками над розовыми пухлыми щеками, ныне казались огромными темными впадинами на белом тонком лице. Мия выглядела неожиданно молодо и привлекательно и очень походила на Рурико.

– Занятия уже кончились?

– Да, он вчера переехал домой из общежития, – ответил за внука Юкитомо и похлопал себя по груди большим черным китайским веером.