Полное собрание стихотворений - [14]

Над ним взметнувшись и его укрыв,

Чуть тлеет свет, величьем уязвленный.

И вот рука, усталая, застыв,

В траву роняет светоч бесполезный.

И вспыхнет он на миг в ночи беззвездной,

Своим сиянием весь мир облив.

И вновь рука подъемлет и, лелея,

Несет в тиши дыхание елея.

Август 1914

Судак

Разлука

Постой на миг. Расстанемся сейчас.

Еще мы близки. Я твоя подруга.

Дай руку мне. Как натянулась туго

Та жалость тонкая, что вяжет нас!

И ныне, как всегда, в последний раз,

И нет конца, нет выхода из круга,

И знать нельзя, чем кончится рассказ?

Зачем нужны мы были друг для друга?

Свою ли боль, тебя ли я любила?

Кругом пустыня – не взрастет могила,

Где скорбной мглою дышит тихий сад.

Еще рука трепещет, умирая,

А полые зрачки уж вдаль глядят,

Пустынное пространство измеряя.

«Ах, весна по улицам разлилась рекою!…»

Ах, весна по улицам разлилась рекою!

Все, что похоронено, – встало вновь живое!

Радостное, милое стережет нас где-то,

Хочется расспрашивать и не ждать ответа.

Отчего все близкие – самые далекие?

Есть ли еще где-нибудь терема высокие?

Что нам заповедано? Где наше призвание?

Правда ли, что слышится вновь обетование?

Эту смуту вешнюю не унять ответами!

Полон воздух песнями, снами недопетыми.

Стало все чудеснее, но и все забвеннее,

И спешат по улицам девушки весенние.

Весна 1914

Москва

«Все молчит моя дочь бледнолицая…»

Все молчит моя дочь бледнолицая,

А давно ль признавалась мне:

«Это тайна, но знаешь, царица я

Наяву, а совсем не во сне!

Я и добрая буду, и властная,

Мне не страшно, что мир так велик!

Для меня ничего нет опасного!»

И читала мне вслух свой дневник.

А теперь, обожженная думою,

Одинокая бродит везде,

Меж деревьями парка угрюмого,

В чьем-то темном, небрежном плаще.

И, когда мы сойдемся нечаянно,

Беспокойно следит ее взор.

Где-то дверь отворилася тайная

И за нею тревожный простор.

Я ж в беседке, листвою укрытая,

Свою горесть пытаюсь унять.

Гибнет царство ее позабытое,

И вина моя в том, что я мать.

Ты не знаешь, что все небывалое

Я могла бы принять и нести.

Твои косы тугие, усталые,

Чуть касаясь, легко расплести.

Я вечерние пела бы песенки,

Чтобы детский призвать к тебе сон.

Я молчу. Я спускаюсь по лесенке,

Уважая железный закон.

И садимся за стол, будто дружные,

А вести разговор все трудней.

И молчит моя мудрость ненужная

Перед тем, что свершается в ней.

Лето 1914

Судак

Из кругa женского (Полусафические строфы)

I. Спокойствие

Ты меня спросила, отчего ты мало

У меня огня и тоски любовной,

Отчего мой голос звучит так ровно

И нет в нем жала?

Я сама хотела любви мятежной,

Чтоб во встречах, взглядах зажглось волненье,

Но умею только просить прощенья

И быть покорной.

Я не раз искала себе услады,

Я любимое надевала платье,

Но чуть вспыхнет зарево, в миг объятья

Встает пощада.

Станет жалко так и себя, и друга, —

Как помочь потом в неотвязной муке?

Чтобы просто стало – разжавши руки

Выйти из круга.

Ты меня спросила, а я не знала,

Но теперь я знаю, что все – едино.

Растеклась любовь, затопив равнины,

И нет кристалла.

1914

II. Вина

Золотая осень бредет, чуть тлея,

По дорожкам сада со мною вместе.

Из прозрачной дали несутся, вея,

Тайные вести.

Догораем мы. Но она невинна

И, даря последний обет любовный,

Поникает в нежной одежде дымной,

Я же виновна.

Только в чем вина – я совсем забыла.

Все ищу истоков своих я темных,

Что украла я и кого убила —

Трудно мне вспомнить.

У кого прощенья просить – не знаю,

Перед кем земные творить поклоны?

Я смотрю, как листья, дрожа, слетают

С желтого клена.

И душа пред миром стоит загадкой.

Кротко солнце льется в листву сквозную —

И, склонясь за деревом, – я украдкой

Землю целую.

1914

III. Верность

Я верна тому, кто меня не любит,

Кто душой беспечен, мне изменяя.

Ах, но верю я, что спасу, играя,

То, что он губит.

Говорю все те же слова, что прежде,

Хотя ныне стали они безродны,

И хожу в любимой его одежде,

Совсем не модной.

И в вечерний час зажигаю свечи

Я на том столе, где сидели рядом;

Все глядят, не видя, кому навстречу

Горю я взглядом.

Я храню обряд свой светло и строго,

Пред огнем погасшим моленье длится,

И, наверно, знаю, что там у Бога

Обман простится.

1914

IV. Любовь

Мне не страшно больше, что он изменит.

Я сижу в своей одинокой келье.

На девичьей, строгой моей постели

Мирные тени.

Здесь неслышно зреют мои святыни,

И повторность мигов несет отраду.

Ему много странствий изведать надо

В дальней чужбине.

Как с горы, отсюда весь мир объемлю,

Все люблю и все сберегаю свято.

Он ушел и бросил когда-то

Милую землю.

И когда устанет, вернется внове,

Мне не страшны смена и рой событий.

Я сижу, плету золотые нити

Вечной любови.

1914

Газелла

Затаилась и не дышит – свирель пана.

Захотелось сердцу слышать – свирель пана.

Я пробралась в чащу леса, где спят звери,

Не звенит ли там, где тише, – свирель пана?

Где-то близко трепетала – душа леса.

Ветер хвои не колышет – свирель пана?

Я ли мертвая стою, или пан умер?

Расскажи мне, как услышать – свирель пана.

1915

«„Видал ли ты эбеновые дуги…“

«Видал ли ты эбеновые дуги

Под сенью тяжких кованых волос?»

«Запомнил трепетный, точеный нос,

Уста алее роз на дальнем юге?»

«Раскаты чуял заглушенных гроз?»

«Ее озерные покои, други,

Держали вас, как в заповедном круге?»

– Так за вопросом сыплется вопрос.

Художники, толпясь вокруг любовно