Полное собрание сочинений в 15 томах. Том 1. Дневники - 1939 - [64]

Гр-чу, а отдал свои. Шел в университет почти решительно спокоен, что все пойдет хорошо и деньги примут и свидетельство выдадут. Казначей точно принял без всякого особого внимания или рассуждений, потому [что] еще не поздно и многие еще вносят, [так] что я не исключение, а правило. Потом отдал квитанцию и свидетельство, которое должно переменить, Грейсону, который также ничего, принял, как бы я не первый и не последний, — это хорошо. Пошел в библиотеку и там читал Revue de deux Mondes, сначала политическйе обзоры за 1840 г., из которых не узнал ничего кроме того, что Гизо тогда был посланник в Англии, после Лерминье о Парламентской истории Buchez et Roux-La-vergne. Бюше, главный издатель его сборника, что мне было весьма любопытно узнать, исповедует евангелие и основывает на нем систему якобинцев, которых тоже поддерживает. Это хорошо и поднимает его в моем мнении, хотя против этого и говорит Лерминье.

У Куторги сидел попечитель ⁶⁷, я ничего, только был суров и глядел иногда на него мрачно, — я его враг, но уже не волнуюсь при виде его. Вчера, когда я давал Куторге подписывать Мюнха, он сказал, что это не слишком хорошо написано, и говорил, чт0 лучше. Я образовал проект подавать ему беспрестанно по два новых билета для подписки, что, конечно, отчасти будет исполнено. Отдал Лыткину его Светония. Когда пришел домой, читал Гизо и почти дочитал первый том. Пришел Ал. Фед., принес 26–30 сентября, которые я уже просмотрел, главное о Франции; просидел до 8 час. После я читал «Debats» и поэтому и ныне, как прежние дни, ничего не делал, т.-е. ничего не писал для Срезневского. Герасим Покровский ныне в аудитории не подходил уже ко мне, что мне, конечно, приятнее. Когда шел из университета, захотелось сильно на двор за большою нуждою, и я зашел на Гороховой в дом в третьем проулке, т.-е. дом, который перед Красным мостом, там сходил; но когда застегивался, какая-то девушка в красном платье отворила дверь и, увидев мою руку, которую я протянул, чтобы удержать дверь, вскрикнула, как это бывает обыкновенно; я не почувствовал при этом никакого движения и даже нс полюбопытствовал, хороша ли она. Когда Ал. Фед. стал говорить о Софье Никифоровне или, как он говорит, Соничке и других красавицах, я, поддерживая довольно вяло этот разговор о красавицах, довольно живо волновался, конечно, думая о Над. Ег. — Теперь 10 час. 40 мин. Ложусь читать «Debats».

8 [октября]. — Напишу о моих отношениях к Вас. Петр. Не знаю, как это сказать: верно оттого, что теперь редко с ним вижусь; теперь почти никогда и почти ничего не говорю о его состоянии и как-то мало волнуюсь его положением; мысль о нем почти постоянно у меня и почти всегда я о нем думаю точно так же, если не более как о себе, т.-е. implicite[59][60]; кажется, думаешь о другом, а господствующая мысль все та же. Это все равно, как то же, напр., когда я иду и считаю шаги — думаю о другом, кажется, и вовсе не считаю, вдруг, как вспомню, говорю — 235 или в этом роде, или все равно почти как о себе; прекрасно, нс знаю, откуда взял это сравнение Греч: «В канатах английского флота по всей длине всегда идет в середине красная ниточка».

(Сейчас Фрейтаг кончил перевод, и должно было делать парафраз, никто не хотел и я тоже; наконец, Лыткин сказал—ego Тогда Фрейтаг сказал inter vos non convenit, ego ipso ordinem constituam [61], _и, начиная с Лыткина, учредил порядок, в котором мы и пишем — это мне нравится? отчасти, хотя это противно libertati[62], поэтому не нравится отчасти),

…незаметная для того, кто смотрит снаружи, но вечно идущая — так и эта мысль. Но все-таки, как бы то ни было, я думаю головою, а не сердцем, и без особого волнения или тоски; иногда бывает и это, но редко и не в такой сильной степени, как раньше, когда я ежедневно говорил с ним. Мое мнение о его достоинстве и уме и сердце остается прежнее, т.-е. самое высшее, какое только имел я о каком человеке мне знакомом — конечно, мое слабое доверие к своей оценке препятствует мне сравнивать его с теми людьми, которые увенчаны авторитетом в моих глазах, напр., Гоголь, или Гцзо, или Луп Блан, или кто-нибудь в этом роде, но, напр., ни с кем из наших я его никогда не сравниваю. О ней я хорошенько не могу ничего сказать. Кажется, я теперь должен сказать, что я очень высоко или, лучше сказать, довольно высоко ее ценю, но собственно отрицательно, а не положительно приписываю ей большое достоинство, т.-е. почти ничего не нахожу в ней (кроме некоторого тона, которым она произносит названия своих кошек, или названий, которыми называет их) такового, что меня так отвращает, напр., от Любиньки или от других, которые мне, если ближе всмотреться и отбросить чисто физические влечения и снисхождения, то внушают отвращение.

Если что писать о Срезневском, то я должен также сказать, что так как слишком давно не говорил ничего с ним, а читать он не читает ничего особенного, то я теперь мало думаю о нем и почти не одушевляюсь им. Другие люди, т.-е., главным образом, французы, теперь действующие или недавно действовавшие, история, особенно новейшая, и политическая экономия заняли мои мысли, и русские все как-то исчезают. Но, конечно, я и раньше его не сравнивал с великими действователями Запада, но мало о них думал, поэтому более места оставалось для него.