Полное собрание сочинений - [38]

Не чувствуют себя самих;

Драгими камнями у них

Горят уборы головные;

По их плечам полунагим

Златые локоны летают;

Одежды лёгкие, как дым,

Их лёгкий стан обозначают.

Вокруг пленительных харит

И суетится и кипит

Толпа поклонников ревнивых;

Толкует, ловит каждый взгляд;

Шутя, несчастных и счастливых

Вертушки милые творят.

В движеньи всё. Горя добиться

Вниманья лестного красы,

Гусар крутит свои усы,

Писатель чопорно острится,

И оба правы: говорят,

Что в то же время можно дамам,

Меняя слева взгляд на взгляд,

Смеяться справа эпиграммам.

Меж тем и в лентах и в звездах,

Порою с картами в руках,

Выходят важные бояры,

Встав из-за ломберных столов,

Взглянуть на мчащиеся пары

Под гул порывистый смычков.

Но гости глухо зашумели,

Вся зала шёпотом полна:

„Домой уехала она!

Вдруг стало дурно ей“. – “Ужели?“–

„В кадрили весело вертясь,

Вдруг помертвела!“ – “Что причиной?

Ах, боже мой! Скажите, князь,

Скажите, что с княгиней Ниной,

Женою вашею?“ – „Бог весть,

Мигрень, конечно!.. В сюрах шесть“.

„Что с ней, кузина? танцевали

Вы в ближней паре, видел я?

В кругу пристойном не всегда ли

Она как будто не своя?“

Злословье правду говорило.

В Москве меж умниц и меж дур

Моей княгине чересчур

Слыть Пенелопой трудно было.

Презренья к мнению полна,

Над добродетелию женской

Не насмехается ль она,

Как над ужимкой деревенской?

Кого в свой дом она манит,

Не записных ли волокит,

Не новичков ли миловидных?

Не утомлён ли слух людей

Молвой побед её бесстыдных

И соблазнительных связей?

Но как влекла к себе всесильно

Её живая красота!

Чьи непорочные уста

Так улыбалися умильно!

Какая бы Людмила ей,

Смирясь, лучей благочестивых

Своих лазоревых очей

И свежести ланит стыдливых

Не отдала бы сей же час

За яркий глянец чёрных глаз,

Облитых влагой сладострастной,

За пламя жаркое ланит?

Какая фее самовластной

Не уступила б из харит?

Как в близких сердцу разговорах

Была пленительна она!

Как угодительно-нежна!

Какая ласковость во взорах

У ней сияла! Но порой,

Ревнивым гневом пламенея,

Как зла в словах, страстна собой,

Являлась новая Медея!

Какие слёзы из очей

Потом катилися у ней!

Терзая душу, проливали

В неё томленье слезы те;

Кто б не отёр их у печали,

Кто б не оставил красоте?

Страшись прелестницы опасной,

Не подходи: обведена

Волшебным очерком она;

Кругом её заразы страстной

Исполнен воздух! Жалок тот,

Кто в сладкий чад его вступает:

Ладью пловца водоворот

Так на погибель увлекает!

Беги её: нет сердца в ней!

Страшися вкрадчивых речей

Одуревающей приманки;

Влюблённых взглядов не лови:

В ней жар упившейся вакханки,

Горячки жар – не жар любви.

Так, не сочувствия прямого

Могуществом увлечена –

На грудь роскошную она

Звала счастливца молодого;

Он пересоздан был на миг

Её живым воображеньем;

Ей своенравный зрелся лик,

Она ласкала с упоеньем

Одно видение своё.

И гасла вдруг мечта её:

Она вдалась в обман досадный,

Её прельститель ей смешон,

И средь толпы Лаисе хладной

Уж неприметен будет он.

В часы томительные ночи,

Утех естественных чужда,

Так чародейка иногда

Себе волшебством тешит очи:

Над ней слились из облаков

Великолепные чертоги;

Она на троне из цветов,

Ей угождают полубоги.

На миг один восхищена

Живым видением она;

Но в ум приходит с изумленьем,

Смеётся сердца забытью

И с тьмой сливает мановеньем

Мечту блестящую свою.

Чей образ кисть нарисовала?

Увы! те дни уж далеко,

Когда княгиня так легко

Воспламенялась, остывала!

Когда, питомице прямой

И Эпикура и Ниноны,

Летучей прихоти одной

Ей были ведомы законы!

Посланник рока ей предстал;

Смущённый взор очаровал,

Поработил воображенье,

Слиял все мысли в мысль одну

И пролил страстное мученье

В глухую сердца глубину.

Красой изнеженной Арсений

Не привлекал к себе очей:

Следы мучительных страстей,

Следы печальных размышлений

Носил он на челе; в очах

Беспечность мрачная дышала,

И не улыбка на устах –

Усмешка праздная блуждала.

Он незадолго посещал

Края чужие; там искал,

Как слышно было, развлеченья

И снова родину узрел;

Но, видно, сердцу исцеленья

Дать не возмог чужой предел.

Предстал он в дом моей Лаисы,

И остряков задорный полк

Не знаю как пред ним умолк –

Главой поникли Адонисы.

Он в разговоре поражал

Людей и света знаньем редким,

Глубоко в сердце проникал

Лукавой шуткой, словом едким,

Судил разборчиво певца,

Знал цену кисти и резца,

И, сколько ни был хладно-сжатым

Привычный склад его речей,

Казался чувствами богатым

Он в глубине души своей.

Неодолимо, как судьбина,

Не знаю, что в игре лица,

В движенье каждом пришлеца

К нему влекло тебя, о Нина!

С него ты не сводила глаз…

Он был учтив, но хладен с нею,

Её смущал он много раз

Улыбкой опытной своею;

Но, жрица давняя любви,

Она ль не знала, как в крови

Родить мятежное волненье,

Как в чувства дикий жар вдохнуть…

И всемогущее мгновенье

Его повергло к ней на грудь.

Мои любовники дышали

Согласным счастьем два-три дни;

Чрез день-другой потом они

Несходство в чувствах показали.

Забвенья страстного полна,

Полна блаженства жизни новой,

Свободно, радостно она

К нему ласкалась; но суровый,

Унылый часто зрелся он:

Пред ним летал мятежный сон;

Всегда рассеянный, судьбину,

Казалось, в чём-то он винил,

И, прижимая к сердцу Нину,

От Нины сердце он таил.

Неблагодарный! Им у Нины

Все мысли были заняты:

Его любимые цветы,

Его любимые картины

У ней являлися. Не раз

Блистали новые уборы