Полное собрание рассказов - [174]

Недели две назад в этом самом отеле с ним произошел пренеприятный случай. Он постоянно бывал здесь всю свою жизнь, особенно в последние годы, и состоял в самых добрых отношениях с гардеробщиком у входа со стороны Пиккадилли. Тот никогда не давал ему номерка и, возможно, даже не знал его имени. Но вот однажды Бэзил засиделся за завтраком дольше обычного и когда пришел за своей шляпой, гардеробщика уже не было на месте. Бэзил прошел за барьер, к вешалкам, и снял свой котелок и зонтик. За ленту котелка был засунут картонный квадратик. На нем карандашом одно слово: «красномордый». Бэзил рассказал об этом своей дочери, Барбаре, и она сказала:

— Вот и хорошо, что ты такой румяный. И пожалуйста, не вздумай как-нибудь от этого лечиться. А то еще с ума сойдешь.

Бэзил не был тщеславен: в отрепьях ли, в золоте ли, он не слишком заботился о том, какое производит впечатление. Но сейчас, глядя на себя в зеркало, он вспомнил это слово.

— Питер, по-вашему, Эмброуз красномордый?

— Я таких слов не употребляю.

— Это значит просто «цветущий».

— Да, пожалуй, Эмброуз цветущий.

— Но не толстый и не румяный?

— Об Эмброузе этого не скажешь.

— Вот именно. А меня прозвали красномордым.

— Вы толстый и румяный.

— И вы.

— А почему бы и нет? Почти все такие.

— Кроме Эмброуза.

— Ну, он ведь гомосексуалист. Ему, наверно, трудно приходится.

— А нам нет.

— Еще бы!

— А нам нет.

— Вот именно.

Тема была исчерпана.

— Кстати, о рубашках, — сказал Бэзил. — Где это ваша дочь ухитрилась познакомиться с таким молодчиком?

— В Оксфорде. Пожелала изучать историю. Завела там престранные знакомства.

— Наверно, в мое время там тоже были девушки. Но мы никогда с ними не встречались.

— И мы.

— Ну разумеется, если молодой человек водит знакомство со студентками, значит, он не без странностей.

— Олбрайт и в самом деле со странностями.

— Как он выглядит?

— В глаза его не видал. Дочь пригласила его к нам в Королевский Четверг, я в это время был за границей. Оказалось, что у него нет рубашек, и она отдала ему мои.

— У него не было денег?

— Она говорит — не было.

— Кларенс Олбрайт вечно сидел без денег. И за Салли приданого взял пустяки.

— Но возможно, этот им вовсе не родня.

— Вряд ли. Двое молодых людей, оба без денег, оба Олбрайты. На мой взгляд, это одно лицо.

Питер посмотрел на часы:

— Половина двенадцатого. Неохота мне возвращаться и слушать все эти речи. Мы показались, Эмброузу, надо думать, это приятно.

— Да, приятно. Но неужели он надеялся, что мы станем слушать всю эту чепуху?

— А что имел в виду тот тип, когда рассуждал о «молчании» Эмброуза? В жизни не встречал другого такого болтуна.

— Все это чепуха. Куда теперь?

— Вот что, здесь наверху живет моя мать. Можно посмотреть, дома ли она.

Они поднялись на этаж, где жила Марго Метроланд с тех пор, как был разрушен дом Пастмастера. Дверь, ведущая в коридор, оказалась не заперта. Они вошли в небольшую прихожую, и тут до них донеслись громкие грубые голоса.

— У нее как будто гости.

Питер отворил дверь в гостиную. Здесь было темно, лишь призрачно светился экран телевизора.

Марго съежилась в кресле перед экраном, в синеватом отсвете ее старое напряженное лицо было мертвенно-бледно.

— Можно войти?

— Кто там? Что вам нужно? Я вас не вижу.

Питер повернул выключатель у двери.

— Не зажигайте свет. А, это ты, Питер. И Бэзил.

— Мы обедали здесь внизу.

— Ну, извините, сами видите — я занята. Погасите свет и садитесь, если угодно. Но только не мешайте мне.

— Мы лучше пойдем.

— Да. Приходите, когда я буду посвободнее.

За дверью Питер сказал:

— Она теперь без конца смотрит эту штуку. Это доставляет ей большое удовольствие.

— Куда теперь?

— Я хотел заглянуть в «Беллами».

— А я домой. Анджела там одна. Барбара уехала на вечер к Робину Трампингтону.

— Что ж, всего хорошего.

— Послушайте, Питер, эти самые заведения, где морят голодом… ну, вы знаете, о чем я говорю… от них бывает какой-нибудь толк?

— В одно такое заведение Молли верит свято.

— Так ведь она не толстая и не краснощекая.

— Нет. Потому что бывает в этих заведениях.

— Что ж, всего хорошего.

Питер повернул на восток, Бэзил — на север, в мягкую, туманную октябрьскую ночь. В этот час улицы пусты. Тяжело ступая, Бэзил пересек Пиккадилли и через Мейфэр направился к дому Анджелы: сколько собственных домов здесь было в дни его юности, а теперь дом Анджелы чуть ли не единственный. И сколько дверей было тогда для него закрыто, а теперь здесь магазины, конторы — входи все кому не лень.

В прихожей горел свет. Бэзил снял шляпу, пальто, оставил на мраморном столике и стал подниматься в гостиную — на площадке остановился перевести дух, потом пошел дальше.

— Ох, Хромунчик, ты просто чудо. Ты всегда тут как тут, когда нужен позарез.

Может, он и красномордый, зато есть у него теперь и преимущества. В дни, когда он был юношески гибок, ему не часто так радовались. Две руки обвили его шею, пригнули, проворная фигурка прильнула к выпяченной на брюшке крахмальной сорочке, к щеке прижалась щечка, зубки нежно, быстро куснули мочку его уха.

— Бэбс, я думал, ты на вечере. А это еще что за наряд?

На дочери были коротенькие брючки в обтяжку, босоножки и тоненький свитер. Бэзил высвободился из объятий и звонко ее шлепнул.