Полночь - [84]

— Ты безрассуден, мой бедный сын, — сказала мать господина Эдма, беря его за руку.

— Нет, мама, — возразил он. — Хотите, я возьму вас с собой туда, где вы будете счастливы на веки вечные. Может, кто-нибудь еще хочет составить нам компанию?

— Я! — сказал господин Аньель, выходя из-за ширмы; на нем снова был передник, но он поспешно снял его.

— Как? — проворчал господин Юрбен. — Ты еще здесь?

— Я ухожу, господин Юрбен, — ответил старик, сияя от счастья, — ухожу вместе с господином Эдмом.

Он аккуратно сложил передник и положил его на стол между подсвечниками.

— Это уже крайне любопытно, — сказал господин Бернар. — Когда же вы отправляетесь?

— Аньелю незачем уходить, — ответил господин Эдм, который всегда отвечал серьезно на шутки своего брата. — Он уже давно со мной.

— Неужели? — вскричал господин Аньель. — Я — с вами в этом самом доме, где вы прогуливаетесь?

— Не сомневайтесь в этом, друг мой.

— Черт побери, — сказал осмелевший господин Бернер. — Это что-то новенькое. Значит, когда мы по простоте душевной думаем, что Аньель подметает комнаты или стряпает обед, на самом деле он путешествует в мире воображения, исследует полный чудес дом, каким был бы Фонфруад, если бы он существовал, и которого, по всей видимости, не существует. У тебя такая щедрая душа, дорогой Эдм, наверное, скоро ты и меня убедишь, что я не существую.

— Я не стану тратить время попусту, — ответил брату господин Эдм.

— Проклятье! — вскричал господин Юрбен. — Всякий раз, как мне кажется, что я ухватил вашу мысль, она от меня тут же ускользает. Дорогой кузен Эдм, не могли бы вы сказать ясней, о чем идет речь?

— Сначала ответьте на мой вопрос, Юрбен. Вы любите Аньеля всем сердцем?

Господин Юрбен вскочил со стула и топнул ногой.

— Вам угодно насмехаться надо мной? Я его презираю.

— В таком случае, — с улыбкой заметил господин Эдм, — вам будет трудно составить нам компанию.

— Сын мой, — сказала мать господина Эдма, которая также встала со стула, — ты и в самом деле хочешь уйти отсюда? Растолкуй мне, как старой, доброй, но не очень умной женщине, куда ты хочешь уйти?

— Никуда, мама. Мы останемся здесь, но, вместо того чтобы печалиться, будем радоваться.

— О-о! — разочарованно протянула иностранка. — Вы же только что сказали, что мы куда-то отправимся.

Корнелия вдруг всплеснула своими маленькими высохшими ручками, тыльная сторона которых напоминала отполированную кость.

— А я, — заявила она, — совершенно убеждена, что Фонфруад — один из тех домов, которые обрушиваются, если в них слишком часто лгут.

— Собственно говоря, даже необходимо, чтобы старый дом рано или поздно рухнул, тогда на его месте можно будет возвести другой, — пояснил господин Эдм. — Вы ведь помните, что, когда изгнали отсюда Серых сестер, одна из них, обернувшись с порога вот этой самой трапезной и указав на оставленный на стене огромным распятием след, сказала: «Этот дом будет стоять, пока не исчезнет со стены след от распятия». И она, Корнелия, наверняка ответила бы вам так: «Если ложь — причина того, что дома обрушиваются, то любой росток духовной жизни скрепляет камни прочней известки». Но след распятия давно исчез, и этим все сказано; в определенном смысле для некоторых из нас и старый дом рухнул, а новый существует. И никакой ураган ему не страшен, в нем будет мир и покой на веки вечные. Непрерывная ночь, прозрачная и лучезарная, омывает своим сияньем тихие просторные комнаты. В окна без занавесок можно видеть белую пелену тумана, стелющегося по земле меж черных тополей, а в небе, никогда не оглашаемом фанфарами солнца, в синеватой тьме мерцают звезды. Наш дух погружается в бездны между этими двумя мирами. Наша мысль качается от необычного опьянения, и мы испытываем особое счастье, друзья мои, что-то вроде долгого головокружения, не угрожающего падением, и ощущаем безмерную свободу. Из этого нематериального обиталища, куда я хочу повести вас, душа устремляется на простор с такой же легкостью, с какой мы выходим из дома, где сейчас находимся, через дверь. Если вы сбросите с плеч страшный груз, который мы влачим от рожденья до смерти, вы, как и я, подниметесь в сферы, где вечно царят покой и сверхъестественное счастье. Сначала мы поднимемся по большой таинственной лестнице, вход на которую я открыл в раздумьях и снах, и вам не будет страшно, потому что я буду с вами.

— Надеюсь, вы извините меня, если я не пойду с вами, — сказал господин Бернар.

— Что до меня, — промолвил господин Юрбен, запуская пальцы обеих рук в бороду, — я признаю, что подобный опыт был бы интересен. В молодости я занимался верчением столов. И я пойду с вами, дорогой кузен, в это не совсем понятное обиталище, о котором вы так хорошо рассказываете, однако при условии, что Аньель останется здесь, и, когда я говорю «здесь», я знаю, что говорю, без всяких экивоков, ясно?

Ничего на это не ответив, господин Эдм отошел от камина и остановился посреди зала, куда за ним устремились взоры всех собравшихся. Иностранка, сама не зная почему, встала. Соланж и Корнелия прижались друг к дружке, словно боялись, как бы стены трапезной не испарились, а мать господина Эдма оперлась на спинку стула и смотрела на сына горестно и недоуменно. Даже господин Бернар повернул голову и продолжал смотреть на брата. Господин Аньель так дрожал, что шуршанье его манжет разносилось в тишине по всему залу. При неверном мерцающем свете горевших в камине дров и стоявших на столе свечей эта сцена выглядела каким-то выдающимся событием. Всех присутствующих вдруг охватило беспокойство, и они придвинулись друг к другу поближе, как будто господин Эдм, отойдя от них на некоторое расстояние, добился того, чего не мог достичь словами. Сам он стоял неподвижно в том месте зала, которого не достигал свет свечей, и его хрупкий силуэт растворялся в полутьме. Несколько секунд он вроде бы размышлял, затем снова заговорил негромким голосом, достигавшим, однако, самых дальних уголков зала: