Полночь - [75]
— Странно, — сухо заметил Аньель. — Господин Бернар выпил всего-то стаканчик, и оставалось добрых полбутылки, готов в этом поклясться.
— О, негодный Аньель, опять вы со своими подозрениями, — простонала иностранка. — А я-то хотела просить вас пойти к… сами знаете к кому и попросить для меня еще бутылочку моего питья, но теперь вижу, что у вас недоброе лицо и вы этого ни за что на свете не сделаете. Так вот, я вас ненавижу, Аньель. И вид у вас как у приходского священника, переодетого женщиной. Вот вам.
Выпалив эту тираду, Эва повернулась на стуле и села спиной к господину Аньелю, который, не разжимая губ, продолжал протирать стакан. В этот миг появился Серж с ножами и вилками и стал раскладывать их на столе, но так тихо, что надувшаяся иностранка этого не слышала; впрочем, ее клонило ко сну: рот приоткрылся, немного взлохмаченная голова все больше и больше клонилась вниз. Рискуя выбить графин из рук господина Аньеля, Серж подтолкнул его локтем и подмигнул, едва сдерживая смех.
— Графин! — испуганно вскричал тот хриплым голосом. — Серж, разве можно так пугать?
Эва вздрогнула.
— Что такое? — спросила она, отводя со лба выбившуюся прядь волос. — О, Серж! Как увижу вас в белом переднике, так мне кажется, что передо мною ангел.
«Мне тоже!» — сказала про себя охваченная гневом и любовью Элизабет. И сжала кулаки.
— Вам всегда мерещатся ангелы, после того как вы хлебнете вашего лекарства, мадемуазель Эва?
Этот нахальный вопрос был задан с обворожительной улыбкой. Иностранка усмехнулась.
— Не знаю, сердиться мне или забыть все обиды, когда вы вот так улыбаетесь, Серж. О, да у вас изодрана одежда, вы ранены!
— Ранен! — воскликнул господин Аньель и опрокинул хлебницу, потянувшись рукой к молодому человеку. С изменившимся лицом он обошел вокруг стола.
— Весь исцарапан, — плаксивым тоном продолжала Эва, ощупывая плечо и мускулистую руку Сержа, а господин Аньель в это время шарил в карманах пиджака и жилета, отыскивая свое пенсне. Водрузил его на свой длинный нос, заахал вместе с иностранкой и спросил, с кем же это Серж подрался. Но тот не отвечал ни на какие вопросы.
— Вместо того чтобы ахать да щупать меня, — сказал он грубо, но его грубость восхищала Эву гораздо больше, чем его вкрадчивость, — взяли бы и зашили, пока не пришел господин Эдм. Дайте иглу и ниток!
Снова длинные волосатые руки господина Аньеля закопошились в карманах, и вскоре он извлек на свет божий небольшую игольницу из черной кожи, из-за чего Эва заявила, что он не пожилой мужчина, а пожилая дама, и выхватила у него из рук игольницу, но когда она стала продевать белую нитку в иголку, то заметила, что в глазах у нее двоится, и принялась безудержно хохотать.
Меж тем дверь снова открылась, и в трапезную тихо вошла госпожа Анжели, ведя за руку дочь. Рассеянно поклонилась в сторону троих, которых, по-видимому, и не разглядела, пересекла зал и устроилась в темном углу, где Элизабет уже не могла ее видеть. Эва перестала хохотать, Серж ловко припрятал в карман катушку ниток и иглу, а господин Аньель стал их требовать у иностранки; та сердито пробурчала, что плевать ей на его катушку, и бедняга снова начал рыться в своих карманах.
— Тсс! — прошипел Серж, входя в буфетную.
Войди он двумя секундами раньше, он застал бы Элизабет растянувшейся на животе перед кошачьим лазом, но девушка оказалась такой же проворной, как и он, и спокойно вышла из темной кухни, моргая глазами от света фонаря.
— Лови! — бросил он ей катушку. — Зашей-ка вот здесь. Стежок-другой — и все.
Расставив ноги, он стал спиной к двери, чтобы никто не мог войти, и протянул девушке руку. Та покорно принялась за работу, взгляд и манеры Сержа пугали и одновременно восхищали ее. Несколько раз она едва не воткнула иглу ему в руку. Дрожащими руками клала крупные стежки вкривь и вкось. Ее недавняя ярость внезапно уступила место уже знакомой ей тревожной радости. «Я счастлива, — говорила она себе, склонившись над неподвижной рукой, которую она, к своему сожалению, упрятывала в рукав, — да, я счастлива». Добравшись до запястья, глубоко вздохнула.
Парень тут же повернулся и вышел, не сказав не единого слова благодарности, но бедная девушка все равно ощущала ни с чем не сравнимое счастье, она даже закрыла лицо руками, как бы для того, чтобы удержать в себе свою великую радость.
В самом удобном кресле, стоявшем ближе остальных к камину, Серж увидел господина Бернара. Самозваный слепец уже начал жаловаться на то, что иностранка смотрит на него так, будто хочет сказать: «Вы должны мне деньги».
— Зря теряете время, — спокойно добавил он. — Меня взглядом не растопишь.
Вернувшаяся на свой пост Элизабет была возмущена этой ложью, но Эва лишь презрительно пожала плечами. Господин Бернар начал звучным голосом отдавать команды.
— Аньель, подложите сухих дров в камин, эти только коптят. Серж, ширма не полностью загораживает меня, я чувствую, как дует. И переставьте лампу, она должна стоять вон там.
Пока все толпились вокруг господина Бернара, дверь с треском распахнулась, и вошла маленькая старушка, седая и морщинистая, в черном платье со стеклярусом. Четким быстрым шагом она подошла к столу, раздвинула стулья и села рядом со слепым, грубо толкнув его плечом.
В основе романа известного современного писателя Жюльена Грина «Обломки» лежит тема распада буржуазной семьи. Но писатель не ограничивается пределами интимной драмы: он показывает, как паразитическое существование героев книги обесчеловечивает все сферы их жизни. Персонажи Грина, атмосфера бездушия и лжи, в которой они живут, — это и есть «обломки», обломки разрушающегося капиталистического мира.
Книга «Шесть повестей…» вышла в берлинском издательстве «Геликон» в оформлении и с иллюстрациями работы знаменитого Эль Лисицкого, вместе с которым Эренбург тогда выпускал журнал «Вещь». Все «повести» связаны сквозной темой — это русская революция. Отношение критики к этой книге диктовалось их отношением к революции — кошмар, бессмыслица, бред или совсем наоборот — нечто серьезное, всемирное. Любопытно, что критики не придали значения эпиграфу к книге: он был напечатан по-латыни, без перевода. Это строка Овидия из книги «Tristia» («Скорбные элегии»); в переводе она значит: «Для наказания мне этот назначен край».
Роман «Призовая лошадь» известного чилийского писателя Фернандо Алегрии (род. в 1918 г.) рассказывает о злоключениях молодого чилийца, вынужденного покинуть родину и отправиться в Соединенные Штаты в поисках заработка. Яркое и красочное отражение получили в романе быт и нравы Сан-Франциско.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881 — 1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В девятый том Собрания сочинений вошли произведения, посвященные великим гуманистам XVI века, «Триумф и трагедия Эразма Роттердамского», «Совесть против насилия» и «Монтень», своеобразный гимн человеческому деянию — «Магеллан», а также повесть об одной исторической ошибке — «Америго».
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881–1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В третий том вошли роман «Нетерпение сердца» и биографическая повесть «Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой».
Во 2 том собрания сочинений польской писательницы Элизы Ожешко вошли повести «Низины», «Дзюрдзи», «Хам».