Полковник - [58]
Альма дома. Пусть теперь щенков приносит — не страшно. И как бы в развитие этой теперь уже не страшной мысли Игорь Серафимович после подвала, оказавшийся в неправдоподобно ярком свете дня, удивлен. Удивлен и восхищен. Словно бы до этого все воспринимающие мир органы его: глаза и уши, осязание и обоняние, — все было в последние дни и недели чем-то забито, замусорено, сумрак был в них постоянно. А теперь как-то враз очистились: каждую вещь воспринимают в беспредельной сущности ее как какую-то последнюю истину. А потому все так радует его и восхищает. И вот, раскрыв записную книжицу, вместо того чтоб заниматься квадратиками, плюсиками, вопросиками, с каждым днем все ровнее выстраивающими гигантские качели Большого Эксперимента, восхищенный Игорь Серафимович торопливо записывает туда такие вот слова:
«Да-да… какое-то немыслимое опыление-оплодотворение охватило весь мир. Занесло черт-те откуда семена огромного сочного растения — бутана. Заполонил все вокруг. Стрекозы летают, бабочки порхают, пчелы жужжат — переносят нектар, попутно опыляя всевозможные растения. Каждый листочек истекает хлорофиллом. Каждая былинка призывно кивает другой былинке. Любой червяк, разруби его на десять равных частей, после себя десять червяков оставит. Какая-то лавина жизни обрушилась на меня, только что вылезшего из подвала. Микробы в воздухе — это тоже жизнь. Пара микробов бактерию какую-нибудь организует. Десяток бактерий сцепится — опять червяк получится. Червяка хоть на сто частей разруби — только сам себе хуже сделаешь. Какая-то пузырящаяся, вскипающая лавина жизни! И в каждом вскипающем пузырьке — сама жизнь!
Мурка наша принесла недавно пять котят! Альма готовится щеночков столько же. А то и больше! Ворона, которую недавно мать принесла из парка, подозрительно что-то притихла — уж не на яйцах ли вздумала сидеть!
На улицу выйдешь, хоть уши затыкай! Нежнейшие птичьи трели в моей душе в тот же час метаморфизуются в будущих птенцов. Жирная грязь под ногами — это ж чистейший навоз, перегной! Из всего ж прет жизнь. Буквальная или потенциальная. Ведь плюнуть же страшно, братцы! Слюна что-нибудь увлажнит, и вот, пожалуйста, — под солнечными лучами взращение незримо происходит. Ходишь по земле и чувствуешь, прямо-таки через толстые подошвы, что под тобою все живое! Вся земля!
Земля, несущаяся в Космосе, пригреваемая Солнцем то с одного, то с другого боку, — тоже живое тело. С напряженнейшей жизнью. С миллиардиками пульсиков. И все гремят, никогда не затихают. И мой несчастный, с шестьюдесятью ударами в минуту, среди этих миллиардов. В непостижимом холоде и темноте, в бессмысленной сложности и ожесточенности первородного вакуума несемся мы, люди, в поисках ответа: «А в чем же все-таки смысл всего этого?»
И еще какое-то время после этого ходил он долго вдоль речки среди вечерних стрекоз, мотыльков и бабочек. Мысли о будущем Эксперименте были маленькими, невзрачными, дышалось легко и крупно, ходилось легко и размашисто. А потом, конечно, солнце село, заволокло небо тучками, пришел ветер с дождем, и, возвращаясь в город электричкой, Игорь Серафимович опять вовсю об Эксперименте думал. Об Эксперименте — только о нем.
IX
А ветер дул и дул все сильнее, обрывая последние листья. Все осыпалось в Иване Федоровиче. «Но что я могу поделать, — шептал он, — если такая горькая клейкая листва у этой непонятной весны, если такой пух тополиный… как саван… если такой ветер вокруг меня и во мне ветер… вырывает с корнями деревья, срывает, бросает наземь теплые уютные гнезда…» Неуютен мир без крыш, без стен, без замков, земля мокра от июньских дождей, слишком хорошо все видно в июне, все проще и проще мир вокруг, все ожесточенней.
Уже, испросив, разумеется, разрешения, подселили к Ивану Федоровичу некоего человечка. Для создания, по-видимому, на данной стадии исследования необходимого микроклимата. Ходит тенью и пытается рассуждать о науке. Иван Федорович вежливо и твердо о науке говорить отказался, а в туалет сопровождать запретил.
— Так о чем же нам тогда говорить? — спросил человечек, и было видно, что он очень обиделся, хотя старается и не подавать вида.
— Да о чем угодно… кроме науки. — Иван Федорович уже и жалел его. — Кстати, как же вас все-таки звать-то, а то — мэнээс, мэнээс, это разве ж по-русски, имя-то какое-то давали отец с матерью при рождении?
— Имя? — человечек испуганно, заостренно как-то глянул на Ивана Федоровича и тут же опустил глаза. — Имя есть… конечно… хи-хи-хи… но только…
— Черт возьми, чего мямлишь, звать-то как?!
— Звать? — Человечек весь задрожал от страха и тихо молвил: — Вася.
— Вася? — с удивлением переспросил Иван Федорович, повнимательнее разглядывая человечка, уже коря себя за грубость — разве ж виноват человечек этот. И Иван Федорович постарался по возможности доброжелательно продолжать: — Василий, значит, ну что ж — очень хорошее имя, а меня…
— Я знаю, — поспешно произнес тот, — Иван Федорович Круглов…
Иван Федорович вздохнул. Потом усмехнулся и слегка развел, плечами пожимая, руки в стороны, словно говоря, мол, сам удивляюсь, но это действительно так, тот самый то есть… Помолчали, каждый сидя на своей койке. Иван Федорович посмотрел на лицо человека напротив. Лицо показалось ему спокойной поверхностью воды — брось камушек, вмиг исчезнет бесследно, лишь круги пойдут. Иван Федорович спросил:
Юрий Александрович Тешкин родился в 1939 году в г. Ярославле. Жизнь его складывалась так, что пришлось поработать грузчиком и канавщиком, кочегаром и заготовителем ламинариевых водорослей, инструктором альпинизма и воспитателем в детприемнике, побывать в экспедициях в Уссурийском крае, Якутии, Казахстане, Заполярье, па Тянь-Шане и Урале. Сейчас он — инженер-геолог. Печататься начал в 1975 году. В нашем журнале выступает впервые.
История подростка Ромы, который ходит в обычную школу, живет, кажется, обычной жизнью: прогуливает уроки, забирает младшую сестренку из детского сада, влюбляется в новенькую одноклассницу… Однако у Ромы есть свои большие секреты, о которых никто не должен знать.
Эрик Стоун в 14 лет хладнокровно застрелил собственного отца. Но не стоит поспешно нарекать его монстром и психопатом, потому что у детей всегда есть причины для жестокости, даже если взрослые их не видят или не хотят видеть. У Эрика такая причина тоже была. Это история о «невидимых» детях — жертвах домашнего насилия. О детях, которые чаще всего молчат, потому что большинство из нас не желает слышать. Это история о разбитом детстве, осколки которого невозможно собрать, даже спустя много лет…
Строгая школьная дисциплина, райский остров в постапокалиптическом мире, представления о жизни после смерти, поезд, способный доставить вас в любую точку мира за считанные секунды, вполне безобидный с виду отбеливатель, сборник рассказов теряющей популярность писательницы — на самом деле всё это совсем не то, чем кажется на первый взгляд…
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».
В жизни шестнадцатилетнего Лео Борлока не было ничего интересного, пока он не встретил в школьной столовой новенькую. Девчонка оказалась со странностями. Она называет себя Старгерл, носит причудливые наряды, играет на гавайской гитаре, смеется, когда никто не шутит, танцует без музыки и повсюду таскает в сумке ручную крысу. Лео оказался в безвыходной ситуации – эта необычная девчонка перевернет с ног на голову его ничем не примечательную жизнь и создаст кучу проблем. Конечно же, он не собирался с ней дружить.
У Иззи О`Нилл нет родителей, дорогой одежды, денег на колледж… Зато есть любимая бабушка, двое лучших друзей и непревзойденное чувство юмора. Что еще нужно для счастья? Стать сценаристом! Отправляя свою работу на конкурс молодых писателей, Иззи даже не догадывается, что в скором времени одноклассники превратят ее жизнь в плохое шоу из-за откровенных фотографий, которые сначала разлетятся по школе, а потом и по всей стране. Иззи не сдается: юмор выручает и здесь. Но с каждым днем ситуация усугубляется.