Полковник - [47]
— М-м-м… не помню, а в общем-то, возможно, что-то и было такое. Во всяком случае, вспоминая наше с тобой начало… м-м-м… действительно как-то сразу многое такое привычное забылось, стало трудным, почти невозможным — то, что раньше было таким естественным. Ты помнишь, как однажды хотели сесть, как обычно, рядом на диван, по-моему, какую-то книгу глянуть, и не смогли при нем, а?
— Книгу? Какую? Да неважно, забыл. А я вот помню почти такое же, помню, как резко я и по себе вдруг заметил, что уж не могу какую-то прошлую, вполне домашнюю фразу повторить с той же интонацией, что и до этого. Скажем, обычную: «Давай, давай, Мария, варенья побольше, муж много зарабатывает!» Попробовал как-то и осекся тут же, почувствовал, что не сам уж говорю, а за кем-то чужим за столом повторяю, а тут еще и этот сон…
— Что еще за сон?
— Сон? Да в первую же нашу ночь, ну, как только задремали мы. Не знаю, как ты, но я так ждал этого, так мечтал… ну а когда наконец свершилось, то такую усталость почувствовал, что провалился в какую-то тяжелую дремоту. В такую тяжкую, что тяжелее и не бывает. И увидел огромную шеренгу убитых на войне, бесконечную шеренгу, и в ней одного номера не хватает, в ней пустое место для одного человека, для меня, значит. Ну, ты ведь знаешь, что Иван…
— Спас тебя? Да знаю, конечно.
— Ну вот, а во сне опять это вернулось. И стоит огромная эта шеренга — двадцать миллионов убитых и молча ждет. А я где-то прячусь и не могу занять своего места. Да, я трус, и тут уж ничего не поделаешь, со сном-то не поспоришь. Я и тогда уже был в этом смысле не очень смелым, то есть жизнью своей дорожил. Конечно, не так, как сейчас, когда так быстро старею и все больше вокруг замечаю людей, что моложе меня, а значит, проживут дольше. Знаешь, как неприятно кольнуло меня совсем недавно, когда таксист назвал меня «отец». Старею — это уж не новость для меня. И чем больше старею, тем больше своей жизнью дорожу. И все жду чего-то, все подбираюсь, все к чему-то подбираюсь…
— А сон, ты забыл… что там?
— А-а-а… ну вот, прячусь я где-то неподалеку, а двадцать миллионов ждут убитых этих на войне. И место мое среди них пустует. И самое страшное для меня было ожидание последнего шага, который должен сделать Иван, занять мое место. А он вроде б стоит в нерешительности, голову на грудь опустив, а я такой маленький, да еще весь сжался, забился куда-то, чтоб он не увидел меня. По-моему, под мостик через ручеек, но мне оттуда все видно. И вот он шагнул. Перешагнул меня. И тут-то мы глазами встретились. Через щели-жердочки в мостике встретились глазами. Я вскрикнул и тут же услышал вскрикнувшую во сне тебя и схватил тебя в объятия посильнее. Еще не проснувшись, еще с ужасом не расставшись. Как спасение стал целовать тебя, живую, теплую, возвращающую мне медленно жизнь. Ты, помню, спрашивала: «Что ты? Что с тобой?» А я ничего не мог ответить, только, уткнув мокрое от слез лицо в твои волосы, все повторял, целуя, как в бреду: «Люблю, люблю, люблю…» Да и как же мне было тебя не любить, ты ж вырвала меня из смертельного ужаса, ведь с каждым страстным поцелуем, с каждым моим «люблю» я наполнялся радостью, приходил в себя: жив, жив, жив! Еще много лет я буду жить, есть, пить, любить… Марию… или других, нет-нет, конечно, одну Марию, ведь больше никого мне не надо. С восторгом крепко обнимал я тебя, словно страшный сон все еще караулил меня, словно страшное место в той шеренге все еще ждало меня. Все так и чирикало во мне от радости — чик-чирик… жив-жив… чик-чирик!.. Вот с этого сна я особенно ясно и уяснил всю разницу между нами — мной и Иваном. Стал думать об этом постоянно, стал не то чтобы тянуться, а подражать ему… в небрежности одежды, в походке, даже в некоторой инфантильности, голосовых оттенках… уже у себя в операционной эдак же раскатисто-нежно покрикивал на персонал.
— Господи, да зачем тебе все это? Вы же совсем разные.
— Понимаю.
— Нет, Глеб, ты не так понимаешь. Ты как-то с обидой понимаешь. А тут нет, совершенно нет для тебя ничего обидного. Вон возьми, ворона летает, а ты нет, так что ж, ты завидовать будешь вороне?
— Вот, даже ворона летает.
— Ах, Глеб, не для тебя все это, не твое все это, ты наконец пойми.
— А что ж мое? Что-то ведь должно быть и мое, а?
— Вот эти руки, которыми ты делаешь такие удивительные операции, спасаешь людей.
— И все же каждый пятый умирает у меня.
— У других хирургов на этой самой операции каждый третий умирает, ты же знаешь.
— Что ж, может, ты и права. Здесь кое-чего я действительно достиг, но… Но видишь ли, и здесь какая-то странность: спасенных всех я как бы на его счет записываю, а… вот мертвых… себе оставляю. Вот ведь, Маша, какая странная история с арифметикой.
— Уж не откупиться ли хочешь! Фигляр!
— Мария!!
— Нет — тебе, Глеб, в народный театр. Там, дружок, твое действительное место…
— Лучше вызови такси, а то опять поссоримся, а мне сейчас не до этого… да и устал. Вздремну поеду. С утра мне в Центр… Да, в Центр с утра, а зам у меня такой, что не любит опозданий.
— Ты ж теперь директор!
— Устал я, устал…
VIII
В субботу вечером опять приходила Мария. Тихо говорили ни о чем. Когда расставались, она спросила:
Юрий Александрович Тешкин родился в 1939 году в г. Ярославле. Жизнь его складывалась так, что пришлось поработать грузчиком и канавщиком, кочегаром и заготовителем ламинариевых водорослей, инструктором альпинизма и воспитателем в детприемнике, побывать в экспедициях в Уссурийском крае, Якутии, Казахстане, Заполярье, па Тянь-Шане и Урале. Сейчас он — инженер-геолог. Печататься начал в 1975 году. В нашем журнале выступает впервые.
Сначала мы живем. Затем мы умираем. А что потом, неужели все по новой? А что, если у нас не одна попытка прожить жизнь, а десять тысяч? Десять тысяч попыток, чтобы понять, как же на самом деле жить правильно, постичь мудрость и стать совершенством. У Майло уже было 9995 шансов, и осталось всего пять, чтобы заслужить свое место в бесконечности вселенной. Но все, чего хочет Майло, – навсегда упасть в объятия Смерти (соблазнительной и длинноволосой). Или Сюзи, как он ее называет. Представляете, Смерть является причиной для жизни? И у Майло получится добиться своего, если он разгадает великую космическую головоломку.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.