Полковник - [39]

— Деньги вам перечислены, справляйтесь в бухгалтерии.

Гудки.

— Слышь, — толкнула Валя Светлану Герасимовну, — за две страницы какой-то рецензии — я сама печатала — шестьдесят рублей! Мой-то за шестьдесят вкалывает полмесяца..

— Он же у тебя, Валя, шофером — двести получает!

— Хорошо вам, Светлана Герасимовна, чужие считать! Я ж не про основную работу говорю, а про совмещение…

— Двести шестьдесят! А я, старший инженер, слезы имею…

— И все равно денег до получки нет, может, займете, платьишко дочке купить?

— Что?

— Платьишко, говорю, купить козочке своей, рыбочке.

— Ты ведь, Валя, квартальную отхватила.

— Премию-то? Толку чуть.

— Не болтала б, была б и премия больше.

— Да у меня и так производительность будь здоров! Двести процентов, да, Клавдия Семеновна? Нет?

Тут зашли к ним из другой комнаты Феликс и Володя — старшие научные сотрудники, хотели кое-что обговорить в связи с приближением праздников. Увидев мэнээса Скачкова, Феликс пожал ему вяло руку и кисловато сказал:

— Растешь, растешь, старик!

Володя ж просто по плечу потрепал и сказал:

— Ну-ну…

И больше уж к нему не обращались, словно его здесь и не было.

— Клавдия Семеновна, местком выделил по два рубля женщинам на подарки, мы в оргсекторе по проведению мероприятия, — что вам купить? Пудреницу или нож с вилкой?

— Не надо мне пудреницы, — подумав, сказала Клавдия Семеновна, — не надо мне ножа с вилкой.

— А чулки? — спросил Володя. — Если вы пятьдесят копеек добавите, можно чулки.

— Со швом!

— Со швом.

— Нет, — подумав, сказала Клавдия Семеновна, — и чулки мне не надо.

— А что же тогда?

— Думаю… ах, Валя, как ты со своей машинкой на мозги стучишь!

— Неправда ваша, тетенька.

— За полдня из-за тебя полстранички не написала.

— Скажете прямо, Клавдия Семеновна, прямо даже стыдно слушать.

— О господи! Да неужто все же надо за работу браться! — воскликнула Светлана Герасимовна.

— Обед же скоро, вот еще… браться…

— Клавдия Семеновна, а может, вам статуэтку деревянную?

— Не надо, не хочу захламлять квартиру.

— Ну что же тогда, что можно купить за два рубля?

— Думаю. Не видишь, что ли? — ду-ма-ю… Ладно, Феликс, так и быть, пойду тебе навстречу, я вот купила себе духи за пять, давай твои два рубля, я как будто добавлю трешку, и будет, словно это вы мне купили подарок в женский день, а?

— Вот и ладненько, Клавдия Семеновна, выручили! С чистой совестью теперь можно и на конференцию.

— Свет, а Свет, — спросила Валя, — а за кого голосуем-то?

— Не знаю.

— А во что выбираем-то?

— Не знаю. Я одно знаю: худо ль бедно ль, а я вытянула с тебя в черную кассу за четыре дня восемьдесят копеек.

— А что? По двадцать копеек вроде бы и незаметно, а за полгода, глядишь, и тридцать шесть рубликов наберется.

— А за год, — сказала Клавдия Семеновна, — семьдесят два, уже можно какую-то вещь купить, нет, все ж хорошая вещь эта черная касса! Что сегодня на обед придумаем? Валь, а ведь твоя очередь кастрюльку мыть…

Мэнээс Скачков сидел, слушал разговоры и не мог не сравнивать то, что здесь, с тем, что там, куда так неожиданно забросила его судьба. Как все здесь тускло, все так обыденно, всё те же пошлые разговоры… Ровно с началом обеденного перерыва он встал, оделся и молча покинул комнату. Да его на этот раз и не приглашали к обычному совместному обеду, что издавна практиковалось сотрудниками отдела.

Можно сказать, впервые за много лет мэнээс Скачков в обед вышел из института. После дождя на голых ветках остались капли, и, когда солнце осветило их, они ярко заблестели. Мэнээсу Скачкову показалось на один миг, что по мановению волшебной палочки дождь не долетел до земли, остановился. У него даже сердце слегка ускорило свой бег, мэнээс наверх глянул: на березах гроздьями вороньи гнезда, шум, гам, взбудораженность — цыганский табор. Холодок взбудораженности проникал в душу, мэнээс Скачков пошел куда глаза глядят. Он оказался минут через десять возле маленькой действующей церквушки, расположившейся удобно на выходе из парка. Разгуливали теплые голуби на белых каменных плитах, спокойно спали на лавках богомолки, пришедшие издалека. Какой-то праздник был, по-видимому. Мэнээс Скачков признавал лишь те официальные праздники, когда не надо было идти на работу. И очень расстраивался, когда такой праздник изредка совпадал с субботой или воскресеньем. Тогда он как бы и не считал его за праздник, ведь в субботу и в воскресенье и так идти никуда не надо. А тут — рабочий день, а все ж на душе как-то празднично, возвышенно, грудь теснит что-то, томит…

Нищий, стоящий перед входом, собирал мелочь в длинный чулок, набрал уже порядочно, держать на весу было тяжело, положил рядом. Мэнээс Скачков постоял, поглядел на нищего с таким странным тяжелым чулком и зачем-то вошел внутрь церкви. Маленький сухонький мужичок аккуратно сложил в угол сапоги и ватник, надел легкие чистые тапочки и стал бить поклоны. Крестился, царапая щипками свой лоб. Минут через пятнадцать поклоны сделали, по-видимому, свое дело. В лице у мужичка появилось выражение благостности, довольства, умиротворенности. Поднимаясь после поклона, он потирал быстро ручки, словно бы мыл их с мылом, и после тщательно приглаживал нервным движением жиденькие волосы на голове. А на лбу, в самом центре, разгорался словно какой-то жуткий третий глаз. Красивая монашенка, вся в черном, зажигала тонкие свечи, слабый отблеск с неожиданной резкостью высветил матовую, гладкую, чуть ввалившуюся щеку. Мэнээс Скачков вспомнил Зинку-аптекаршу и, на часы глянув, поспешил из церкви.