Полковник Кварич - [102]

Минуту или даже больше она стояла, глядя на него, пока он сидел, устремив взгляд на портрет, и пока она смотрела на него, на ее нежном бледном лице возникло что-то похожее на жалость.

– Боже, какое же проклятие наложено на нас, что мы обречены искать то, что не можем обрести? – подумала она вслух.

Теперь он услышал ее, и, подняв глаза, увидел ее, стоящую в свете и мерцании камина, игравшем на ее бледном лице и черном плаще. И тотчас вздрогнул. В следующий миг она скинула с себя плащ и капюшон, и тот упал на пол. Но где же ее прекрасное округлое тело, где ее золотистые локоны? Исчезли, а их место заняла грубая хламида из синей саржи, на которой висело распятие, и белый капюшон монахини.

Он с восклицанием вскочил со стула, не зная, примерещилось ли ему это или же он и вправду видел женщину, стоявшую там, словно призрак в свете камина?

– Прости меня, Эдвард, – вскоре сказала она нежным тихим голосом. – Согласна, все это выглядит довольно театрально, но я надела это платье по двум причинам. Во-первых, потому что я уже через час покидаю этот город и хотела бы остаться неузнанной, во-вторых, показать тебе, что тебе нет оснований бояться, будто я пришла сюда, чтобы устроить тебе сцену. Ты не мог бы зажечь свечи?

Он механически выполнил ее просьбу, а затем опустил жалюзи. Белль села возле стола и уткнулась лицом в ладони.

– В чем смысл всего этого, Белль? – спросил он.

– Сестра Агнес, ты должен так обращаться ко мне теперь, – сказала она, отрывая руки от лица. – Смысл всего этого в том, что я покинула мир и вступила в сестринство, которое заботится о бедняках Лондона, и я пришла попрощаться с тобой, сказать тебе последнее «прощай».

Он в изумлении посмотрел на нее. Его сознание отказывалось соединить эту прекрасную любящую женщину и жизнь в холодных монастырских стенах. Ему было неведомо, что подобные натуры, чья страстность нередко бывает причиной их гибели, наиболее способны к таким странным поступкам. Мужчина или женщина, которые действительно могут любить и терпеть – а они редки – могут также, когда их страсть полностью сломила их, повернуться, чтобы пойти вверх по каменистым тропам, ведущим к антиподам любви.

– Эдвард, – продолжила она, говоря очень медленно, – ты знаешь, какие отношения нас связывали, и что эти отношения значат для женщины. Ты знаешь, я любила тебя всем сердцем и всей моей душой… – после этих слов она вздрогнула и разрыдалась – Ты также знаешь, – продолжила она, – чем все закончилось… весь этот позорный конец. Но я пришла не затем, чтобы обвинять тебя. О нет, я не обвиняю тебя, это целиком и полностью моя вина, и если я что-то должна простить, то я прощаю. Какие бы воспоминания еще ни жили в моем сердце, клянусь, я подавила в себе все обиды, и я искренне желаю, чтобы ты был счастлив так, как ты представляешь себе счастье. Грех лежит на мне, вернее, лежал бы, обладай мы свободой воли, в чем лично я сомневаюсь. Мне следовало любить своего мужа или, вернее, человека, которого я считала своим мужем, поскольку при всех недостатках он был слеплен из другой глины, нежели ты, Эдвард.

Он поднял голову, но ничего не сказал.

– Я знаю, – продолжала она, указывая на портрет над камином, – что твои помыслы все еще сосредоточены на ней, я же для тебя – ничто и даже меньше, чем ничто. Когда я уйду, ты едва вспомнишь обо мне. Я не могу сказать, достигнешь ли ты своей цели, но мне кажется, что методы, с помощью которых ты пытаешься ее добиться, жестоки и постыдны. Но независимо от того, добьешься ты ее или нет, твоя судьба схожа с моей судьбой – ты будешь обречен любить ту, которая не только равнодушна к тебе, но которой ты неприятен; ту, что отдала свое тайное сердце другому мужчине. И я не знаю большего наказания, чем то, которое несут с собой эти ежедневные страдания.

– Звучит не слишком утешительно, – угрюмо произнес Эдвард Косси.

– Я всего лишь говорю тебе правду, – ответила она. – Как ты думаешь, какова была моя жизнь, когда я была окончательно сломлена и лишилась надежды, что решила покинуть мир и спрятать себя и свой позор под монашеским платьем? А теперь, Эдвард, – добавила она, немного помолчав, – я хочу кое-что тебе сказать, потому что я не уйду, – то есть, если ты позволишь мне уйти после того, что услышишь, – пока я не признаюсь. – И она подалась вперед и, глядя ему в глаза, прошептала: – Я выстрелила в тебя нарочно, Эдвард!

– Что?! – воскликнул он, вскакивая со стула. – Ты пыталась убить меня?

– Да, да, но не думай обо мне слишком строго. Я всего лишь обычная женщина, ты же приводил меня в бешенство… ты говорил мне, что я всего лишь твоя любовница, что де я не достойна общаться с той, на которой ты собрался жениться. Ты разозлил меня, и как только мне подвернулась возможность, – ружье, стоявшее у стены, – я выстрела в тебя. Боже, прости меня, я думаю, что я страдала больше, чем ты. О! Когда день за днем я видела, как ты лежал там, не зная, выживешь ты или умрешь, я думала, что сойду с ума от раскаяния и душевных мук!

До сих пор он ее слушал, а затем внезапно прошел через всю комнату к звонку. Она тотчас встала между ним и звонком.