Полковник Коршунов - [188]

На флагманском ледоколе собрался совет.

Капитаны и начальники съехались на гребных шлюпках, моторных лодках и катерах.

В роскошном, как вестибюль отеля, салоне ледокола возились кинематографисты. Вид у кинематографистов совершенно «полярный». Они отпустили экзотические бороды, почему-то никогда не расстаются с неудобными охотничьими ножами и стараются говорить грубым, пропитым голосом. Когда они включили осветительную аппаратуру, яркий синеватый свет заиграл на золоте нашивок и пуговиц, черном сукне кителей и лоснящейся коже курток.

Самый щеголеватый вид у капитанов маленьких речных пароходиков и у начальников экспедиций; на рукавах их блестят бесчисленные, чуть ли не адмиральские нашивки. Капитаны ледоколов, опытные коренные полярники, одеты в невзрачные куртки, свитера и грубые сапоги. Только капитан флагмана — в полной парадной форме.

Когда все собрались, вошел начальник Первой Ленской экспедиции и сел на председательское место. Совет начался.

Сообщили последние данные о состоянии льдов. Выяснилось, что есть два варианта продвижения на восток.

Вариант первый: пойти на север от Диксона, с тем чтобы с севера обогнуть большие ледяные массивы. Последнее время дуют северные ветры, и есть основание предполагать, что лед подвинулся к югу.

Вариант второй: пойти как можно южнее, как можно ближе к берегу. Прибрежные течения, мели и рельеф берегов должны задержать лед на некотором расстоянии. Очевидно, между материком и ледяной кромкой должна быть чистая вода.

Первый вариант привлекал своей смелостью. Некоторые из начальников высказались за него. Но моряки стали энергично защищать второй, «южный» вариант. Начался спор, похожий на обсуждение дислокации боя в настоящем генеральном штабе. Полярные стратеги горячились, стараясь убедить друг друга.

В самый разгар спора начальник экспедиции повернулся к Анатолию Дмитриевичу:

— Можете ли вы летать на разведку в сторону мыса Челюскин?

Анатолий Дмитриевич (с улыбкой):

— Летать можем через два часа. Дальность полета моей машины и запас горючего таковы, что я могу без посадки сделать полпути до Челюскина и вернуться обратно. Взгляну, как там устроено все это хозяйство, вернусь и доложу во всех подробностях.

Совет окончился.

Капитанам было приказано приготовиться к отходу.

Через два часа дорнье-валь прогудел над бухтой, набрал высоту и скрылся за холмами. Вернулся самолет уже ночью, и Анатолий Дмитриевич сразу поехал к начальнику экспедиции. По всему курсу вдоль берега летчики видели довольно широкую полынью. Только в двух местах лед вплотную подходил к материку. Если ветер не усилится и лед не продвинется значительно южнее, то две эти перемычки будут единственным серьезным препятствием. От того места, где самолет повернул обратно, полынья продолжалась дальше на восток.

Флагман по радио отдал распоряжение капитанам сниматься и пошел вперед. Кильватерной колонной караван вышел из бухты Диксон. Через несколько часов начали попадаться мелкие льдины, а к утру вошли в сплошное поле.

Эта была первая перемычка.

Караван пошел «южным» путем.

Через первую перемычку пароходы пробились ободранные, оставив на льдинах, как кровавый след, краску с бортов. На лесовозах были сильные вмятины в обшивках, заклепки у форштевней расшатались, образовались щели, и вода сочилась в трюмы. Приходилось на ходу ставить цементные пластыри. А один из лесовозов сильно пропорол нос и обломил кусок винта.

Пройдя небольшое расстояние по чистой воде, караван снова уперся в ледяное поле. Лед был еще тяжелее, чем в первой перемычке, и в поисках прохода корабли отклонились на север.

С каждой милей дело становилось хуже и хуже. Дул резкий нордовый ветер, снежная крупа шуршала по льду. Лесовозы стали. Флагманский ледокол один пошел вперед на разведку.

Вернулся он через несколько часов, и сразу поползли тревожные слухи.

Люди переходили по льду с корабля на корабль и шепотом, по секрету передавали, что на ледоколе случилась авария. Никто толком не знал, в чем дело. Каждый высказывал свои предположения.

Первыми все подробности узнали, как всегда, радисты. Из радиорубок, конечно под строжайшей тайной, поступили точные сведения: флагманский ледокол потерял левый бортовой винт. Гигант стал слабее на одну треть…

В маленькой радиорубке мерцают серебряные лампы и назойливо пищит репродуктор. В штормовую погоду и в штиль без перерыва и отдыха работает радист. Спит он тут же, в тесной каюте. Спит не раздеваясь, сном тревожным, как на фронте. Ложась, включает репродуктор и вскакивает, как только слышит хриплые позывные. Бледный, заросший колючей щетиной, он бросается к ключу, машинально включает и выключает рубильник. В полусне стучит ответ и записывает в журнале короткие, отрывочные фразы. Изредка радист выходит на палубу, несколько минут дышит свежим, соленым воздухом и, ежась от мороза, уходит в свою пропитанную табачным дымом будочку. Снова ложится на койку и сразу засыпает. Но через полчаса безжалостный репродуктор трещит торопливые точки и тире. Радист снова вскакивает и бежит к ключу.

Часы в радиорубке поставлены по английской станции в Гринвиче. Живет радист по своему времени и никогда не знает толком, что сейчас — ночь или день.