Полка. О главных книгах русской литературы - [264]
Почему Сталин возненавидел оперу Шостаковича?
В 1930 году, вдохновившись первым после долгого перерыва ленинградским изданием «Леди Макбет…» с иллюстрациями покойного Кустодиева, молодой Дмитрий Шостакович взял лесковский сюжет для второй своей оперы. 24-летний композитор был уже автором трёх симфоний, двух балетов, оперы «Нос» (по Гоголю), музыки к фильмам и спектаклям; он приобрёл славу новатора и надежды русской музыки. Его «Леди Макбет…» ждали: едва Шостакович кончил партитуру, к постановке приступили Ленинградский Малый оперный театр и Московский музыкальный театр имени В. И. Немировича-Данченко. Обе премьеры в январе 1934 года вызвали гром оваций и получили восторженную прессу; опера была поставлена также в Большом театре и с триумфом многократно представлена в Европе и в Америке.
Жанр своей оперы Шостакович определил как «трагедию-сатиру», причём за трагедию и только трагедию отвечает Катерина Измайлова, а за сатиру — все прочие. Иными словами, композитор совершенно оправдал Катерину Львовну, для чего, в частности, выкинул из либретто убийство ребёнка. После одной из первых постановок кто-то из зрителей заметил, что оперу следовало бы назвать не «Леди Макбет…», а «Джульетта…» или «Дездемона Мценского уезда», — с этим согласился композитор, который по совету Немировича-Данченко дал опере новое название — «Катерина Измайлова». Демоническая женщина с кровью на руках превратилась в жертву страсти.
Как пишет Соломон Волков, Борис Кустодиев «помимо „легитимных“ иллюстраций… рисовал и многочисленные эротические вариации на тему „Леди Макбет“, для печати не предназначенные. После его смерти, опасаясь обысков, семья поспешила уничтожить эти рисунки». Волков предполагает, что Шостакович видел те наброски, и это повлияло на явственно эротический характер его оперы[1062].
Буйству страсти композитор не ужаснулся, а прославил его. Сергей Эйзенштейн говорил своим студентам в 1933 году об опере Шостаковича: «В музыке „биологическая“ любовная линия проведена с предельной яркостью». Сергей Прокофьев в частных разговорах характеризовал её даже резче: «Эта свинская музыка — волны похоти так и ходят, так и ходят!» Воплощением зла в «Катерине Измайловой» стала уже не героиня, а «нечто грандиозное и вместе с тем отвратительно реальное, рельефное, бытовое, ощущаемое почти физиологически: толпа»[1063].
Советская критика до поры до времени хвалила оперу, находя в ней идеологическое соответствие эпохе: «Лесков в своём рассказе протаскивает старую мораль и рассуждает как гуманист; нужны глаза и уши советского композитора, чтобы сделать то, чего не смог сделать Лесков, — за внешними преступлениями героини увидеть и показать истинного убийцу — самодержавный строй». Шостакович и сам говорил, что он поменял местами палачей и жертв: ведь у Лескова ни муж, ни свёкр, ни добрые люди, ни самодержавие не делают с Катериной Львовной ничего ужасного, да и вовсе почти отсутствуют — в благообразной тишине и пустоте купеческого дома она изображена наедине со своими демонами.
В 1936 году в «Правде» появилась редакционная статья «Сумбур вместо музыки», в которой анонимный автор (многие современники считали, что это сам Сталин) разгромил оперу Шостаковича, — с этой статьи началась в СССР кампания против формализма и травля композитора.
Дмитрий Шостакович. 1930-е годы[1064]
«Известно, что Сталина сексуальные сцены в литературе, театре и кино выводили из себя», — пишет Волков. И действительно, неприкрытый эротизм — один из главных пунктов обвинения в «Сумбуре»: «Музыка крякает, ухает, пыхтит, задыхается, чтобы как можно натуральнее изобразить любовные сцены. И „любовь“ размазана во всей опере в самой вульгарной форме» — не лучше и то, что с целью изображения страсти композитор заимствует «нервозную, судорожную, припадочную музыку» у буржуазного западного джаза.
Есть там упрёк и идеологический: «Однотонно, в зверином обличии представлены все — и купцы, и народ. Хищница-купчиха, дорвавшаяся путём убийств к богатству и власти, представлена в виде какой-то „жертвы“ буржуазного общества». Здесь современному читателю впору запутаться, поскольку ведь только что оперу как раз хвалили по идеологической линии. Однако Пётр Поспелов предполагает[1065], что Шостакович независимо от характера своего произведения был выбран для показательной порки просто в силу своей заметности и репутации новатора.
«Сумбур вместо музыки» стал в своём роде явлением беспрецедентным: «Не столько новым был сам жанр статьи — гибрид художественной критики и партийно-правительственного постановления, — сколько надличностный, объективный статус редакционной публикации главной газеты страны. ‹…› Новым было и то, что объектом критики была не идейная вредность… обсуждались именно художественные качества произведения, его эстетика». Главная газета страны выразила официальную государственную точку зрения на искусство, и единственно приемлемым искусством был назначен социалистический реализм, в котором не было места «грубейшему натурализму» и формалистическому эстетству оперы Шостаковича. Искусству предъявлялись отныне эстетические требования простоты, естественности, общедоступности, пропагандоёмкости — где уж Шостаковичу: под эти критерии не подошла бы, для начала, «Леди Макбет…» самого Лескова.
