Полка. О главных книгах русской литературы - [184]
Что необычного в сцене ограбления Башмачкина?
Сцена ограбления Башмачкина — одна из самых таинственных в повести. Поздно возвращающийся с застолья, где «обмывали» его шинель, Башмачкин внезапно оказывается на загадочной площади, которая разверзается словно «море вокруг него». Несмотря на то что площадь находится в черте города, она пустынна и, кажется, вызывает у Башмачкина приступ агорафобии. Здесь-то его и подкарауливают «какие-то люди с усами»: избив Башмачкина, они отбирают у него новую шинель. На первый взгляд очевидно, что речь идёт о банальных грабителях, промышляющих уличным разбоем, — такими они оказываются у современного драматурга Олега Богаева, написавшего своеобразный ремейк «Шинели». Но для Гоголя всё-таки важно сохранить таинственную, почти мистическую природу этого инцидента, в котором уличные грабители, сами того не ведая, становятся инструментами метафизического зла. То же самое можно сказать и про значительное лицо, и даже про жестоких коллег Башмачкина. После смерти и сам Акакий Акакиевич сделается таким инфернальным субъектом:
По Петербургу пронеслись вдруг слухи, что у Калинкина моста и далеко подальше стал показываться по ночам мертвец в виде чиновника, ищущего какой-то утащенной шинели и под видом стащенной шинели сдирающий со всех плеч, не разбирая чина и звания, всякие шинели: на кошках, на бобрах, на вате, енотовые, лисьи, медвежьи шубы — словом, всякого рода меха и кожи, какие только придумали люди для прикрытия собственной. Один из департаментских чиновников видел своими глазами мертвеца и узнал в нём тотчас Акакия Акакиевича; но это внушило ему, однако же, такой страх, что он бросился бежать со всех ног и оттого не мог хорошенько рассмотреть, а видел только, как тот издали погрозил ему пальцем.
Почему Гоголь называет генерала «значительное лицо», а не по имени-отчеству?
Почти во всех поздних произведениях Гоголя (помимо «Шинели» можно вспомнить повесть «Нос», комедию «Ревизор» и поэму «Мёртвые души») бюрократическое лицемерие и произвол приобретают гиперболизированные масштабы. Человеческие отношения в «Шинели» регулируются «китайской иерархией»[866], свойственной времени Николая I, когда бюрократическая субординация определяла практически всё, а социальной иерархии был придан почти божественный статус. В «Шинели» гоголевский сарказм очевиден уже с первых слов: прежде чем рассказать о рождении, выборе имени и характере Акакия Акакиевича, повествователь долго прикидывает, как надо правильно описать место работы и сферу деятельности Башмачкина. При этом возникает картина экзистенциального отчуждения, которым пронизана жизнь всех мелких служащих: «…в одном департаменте служил один чиновник; чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват… ‹…› Что же касается до чина (ибо у нас прежде всего нужно объявить чин), то он был то, что прежде называют вечный титулярный советник…» Впрочем, незавидная участь Акакия Акакиевича Башмачкина, существующего на самом дне карьерной иерархии, делает его человеком, то есть ранимым и слабым существом, беззащитным перед анонимными «значительными лицами» бюрократов. Для Гоголя, который в момент написания «Шинели» всё более погружался в консервативное православие, Башмачкин близок христианским святым: его жизнь характеризуют «очевидная предызбранность… пути, безбрачие, отказ от жизненных благ и мирских соблазнов, исполнение чёрных работ, бегство от суеты, уклонение от любых возможностей возвышения, уединение, молчание, непреоборимая внутренняя сосредоточенность на своей задаче»[867].
Ничего подобного нельзя сказать о генерале, значительном лице, к которому Башмачкин, на свою беду, попадает на приём после того, как у него крадут шинель. Рассказывая о значительном лице (который, по словам филолога Григория Гуковского, не более чем «пустышка, фикция, звание, за которым ничего нет»), Гоголь вновь обращается к отстранённо-саркастической интонации, описывая жизнь и мнения среднестатистического чиновника, актуальные и по сей день:
Нужно знать, что одно значительное лицо недавно сделался лицом значительным, а до этого времени он был незначительным лицом. Впрочем, место его и теперь не почиталось значительным, в сравнении с другими, ещё более значительнейшими. ‹…› Главным основанием его системы была строгость. «Строгость, строгость и — строгость», — говаривал он обыкновенно и при последнем слове обыкновенно смотрел очень значительно в лицо тому, которому говорил.
Гуковский прямо называет значительное лицо, типичного среднего «функционера» Николаевской эпохи, убийцей Акакия Акакиевича, поскольку он не только не попытался разобраться в инциденте с шинелью, но и устроил бедному Башмачкину проработку, от которой он уже не оправился:
— Что, что, что? — сказал значительное лицо. — Откуда вы набрались такого духу? откуда вы мыслей таких набрались? Что за буйство такое распространилось между молодыми людьми против начальников и высших?
Значительное лицо, кажется, не заметил, что Акакию Акакиевичу забралось уже за пятьдесят лет. ‹…›
