Полька - [66]
11 февраля
В моем животе набухает время. Распухает, растет. Несколько месяцев назад оно было комочком, эмбрионом. Семечко времени. Колышущееся при каждом моем вдохе.
Смотрю на крепко спящего Петра. У него день рождения. Положив ему на подушку подарки, тихонько иду на утреннюю службу в костел святого Яцека. В четыре мы возвращаемся в Швецию.
Отправляю племяннику в Лодзь эсэмэску:
— КТО РАНО ВСТАЕТ, ТОМУ БОГ ДАЕТ. ГОСПОДЬ БОГ.
Малыш отвечает, вернувшись с утренней службы (кроме него, никто в семье не умеет пользоваться сотовым):
— ТЕТЯ, ЭТО ТЫ?
Отвечаю:
— КТО РАНО ВСТАЕТ, ТОМУ БОГ ПО ЖОПЕ ДАЕТ. ПО-ПРЕЖНЕМУ ГОСПОДЬ БОГ. — Неужели могут быть еще какие-то сомнения, кто автор.
Тут же звонок:
— Тетя, это ты или не ты? Потому что… — Он умолкает.
Мама вырывает у него трубку:
— Уже?! Осложнения?
— Что уже?
— Ты не рожаешь? — телефон вырывает запаниковавшая сестра. — Мы тут от волнения с ума сходим: чего на тебя нашло с самого утра…
— Осложнения?
— Господи, я пошутила. Мне и в голову не пришло…
— А мы думали, недоношенный. — Похоже, они немного разочарованы? — Ты тоже родилась на два месяца раньше срока…
Художник закончил обложку. Неплохо. Плакат — чувственное тело, одна грудь округлая, вторая заостренная, нацеленная на зрителя. Белесое тело личинки, сбрасывающей кровавый кокон. Закрытая кунтушем, стремительная Нике или рабыня. Интересно, насколько напортачат в типографии.
Самолет полчаса кружит над Стокгольмом — метель. Петушок распаковывает подарки.
— Это крем для век? — неуверенно спрашивает он.
— Для век.
— Это для мытья, это после бритья. — Он открывает следующую коробочку. Петушку нелегко воспринять себя — монолит классической мужской красоты — по частям. Вот женщину можно разобрать на отдельные фрагменты: крем бывает для глаз, губ, бюста, ног, попы, рук.
Больше всего он обрадовался коробочке с мелатонином. Пригодится после ночных дежурств. Ну что ж… подарок есть подарок. Петр наносит крем на веки, глотает таблетку и просит стюардессу принести стакан воды.
— Баю-бай, — обращаюсь я к животу. — Спи, Полечка, спи. Не бойся.
Самолету давно пора куда-нибудь сесть, хотя бы на облако.
12 февраля
— Действует! Правда действует! — Петр оглядывает стены. — Яркие краски, словно после кокса.
— Да нет, Петушок, это не мелатонин, это наш дом после варшавской серости.
— Мне надо очухаться после Польши. — Он отправляется в ванную. Из крана течет родниковая вода. Во дворе по-весеннему чирикают птицы, их клювики оттаяли в тепле.
Французские врачи огорчены. Год назад они пришили одному мужику новую руку. Многочасовая операция, мировой успех, журналисты, улыбки, благодарность пациента. Позавчера — посылаемые через Ла-Манш ехидные усмешки английских коллег. Французский пациент прибыл в Лондон, чтобы отрезать себе пришитую лапу. Он не смог к ней привыкнуть. Предпочитает остаться одноруким, лишь бы не носить на себе оживший кусочек трупа с браслетом шрама вокруг локтя.
Я не утверждаю, что мои пальцы похожи на эту франкенштейновскую руку. Но они уже неделю как чужие. Толстые, неуклюжие сосиски. Приходится вцепляться в них ногтями, чтобы заставить хоть что-то почувствовать. Ночные прогулки в туалет по пять-шесть раз не помогают. Отеки с пальцев не сходят. Рисованию конец. Кисточка врезается в ладонь, вместо того чтобы накладывать цветные пятна, утыкается в шелк. К тому же с меня сползают трусы. Кривизна живота достигла критического уровня. Пришить к трусикам бретельки? Купить панталоны под шею?
В спальне чищу пылесосом репродукцию Ротко «White and Greens in Blue»[109]. Согласно воле художника, я воспринимаю картину как врата, а не как украшение. Протираю тряпочкой репродукцию двери: зеленые и белые прямоугольники на синем фоне. Ротко наиболее убедительно нарисовал Переход на Другую Сторону.
«Меня интересует только выражение элементарных эмоций, — писал он, — отчаяния, экстаза, смирения с неизбежным, а тот факт, что многие зрители волнуются и плачут перед моими картинами, доказывает, что мне удается эти чувства передать».
И в самом деле, на меня очень действуют эти его абстрактные двери картин. Они сентиментальны, насколько могут быть сентиментальны цветные прямоугольники. От них исходит поэзия «штетла» — местечка, — но не столь многословная и на грани кича, как шагаловская. (Шагал, Ротко, Сутин бежали из восточноевропейских местечек на Запад.) Париж не пошел Шагалу на пользу, он смешал еврейскую поэтичность с западной легкостью. Слишком много у него летающих невест, накачанных воздухом французской любви. Сутин тоже покинул свое белорусское местечко и перебрался на Запад. Однако он не поддался воспоминаниям, окрашивающим прошлое в цвета детства. Сутин обеими ногами стоял на земле, держась за развешанные в мастерской мертвые туши. Художник упорно изображал мясо поэтической плазмы и ее сладковатые аллюзии, возносящие трупы к райским вратам.
Нью-йоркскому Ротко (Ротковицу) ближе трепещущий перед тайной бытия Сутин, нежели Шагал. Из латышского гетто он добрался до Америки. Смешал хасидскую мистику и функциональную геометрию Нового Света. Прямоугольные небоскребы и деревянные халупки, горящие желтым пламенем свечей. Сквозь его абстрактные, современные картины просвечивают запыленные окна местечка, из-за которых доносятся молитвы и поучения раввина: «Не изображай ни Бога, ни человека». Поэтому абстрактность Ротко — выражение не веры, но ее исповедания.
Гретковска — одна из самых одаренных, читаемых и популярных польских писательниц. И, несомненно, слава ее носит оттенок скандальности. Ее творчество — «пощечина общественному вкусу», умышленная провокация читателя. Повествование представляет собой причудливую смесь бытописательства, мистики, философии, иронии, переходящей в цинизм, эротики, граничащей с порнографией… В нем стираются грани реального и ирреального.Прозу Гретковской можно воспринимать и как занимательные байки с «пустотой в скобках», и как философский трактат.
Париж. Бесшабашная голодная богема, нищие эмигранты… Студия в мансарде, под самой крышей. Романтика и гротеск, эротика и юмор, лабиринт судеб и ситуаций, мистика колоды таро…
Париж. Бесшабашная голодная богема, нищие эмигранты… Студия в мансарде, под самой крышей. Романтика и гротеск, эротика и юмор, лабиринт судеб и ситуаций, мистика колоды таро…
Откровенный роман, покоривший весь мир! Смесь эротики, мистики, философии и иронии, переходящей в цинизм. Это правдивое зеркало жизни, в котором каждый найдет свое отражение.Быть женщиной в мире, которым правят мужчины, – легко ли это? А быть женщиной в католической Польше?… Доктору Кларе придется изведать многое, прежде чем она найдет ответы на свои вопросы. Она познакомится с восточной культурой, узнает цену любви и коварство предательства – и все это для того, чтобы в очередной раз убедиться: жизнь неисчерпаема в своем многообразии.
Сборник «Поговорим о странностях любви» отмечен особенностью повествовательной манеры, которую условно можно назвать лирическим юмором. Это помогает писателю и его героям даже при столкновении с самыми трудными жизненными ситуациями, вплоть до драматических, привносить в них пафос жизнеутверждения, душевную теплоту.
Герой романа «Искусство воскрешения» (2010) — Доминго Сарате Вега, более известный как Христос из Эльки, — «народный святой», проповедник и мистик, один из самых загадочных чилийцев XX века. Провидение приводит его на захудалый прииск Вошка, где обитает легендарная благочестивая блудница Магалена Меркадо. Гротескная и нежная история их отношений, протекающая в сюрреалистичных пейзажах пампы, подобна, по словам критика, первому чуду Христа — «превращению селитры чилийской пустыни в чистое золото слова». Эрнан Ривера Летельер (род.
Если в двух словах, то «желание исчезнуть» — это то, как я понимаю войну.
С Вивиан Картер хватит! Ее достало, что все в школе их маленького городка считают, что мальчишкам из футбольной команды позволено все. Она больше не хочет мириться с сексистскими шутками и домогательствами в коридорах. Но больше всего ей надоело подчиняться глупым и бессмысленным правилам. Вдохновившись бунтарской юностью своей мамы, Вивиан создает феминистские брошюры и анонимно распространяет их среди учеников школы. То, что задумывалось просто как способ выпустить пар, неожиданно находит отклик у многих девчонок в школе.
Эта книга о жизни, о том, с чем мы сталкиваемся каждый день. Лаконичные рассказы о радостях и печалях, встречах и расставаниях, любви и ненависти, дружбе и предательстве, вере и неверии, безрассудстве и расчетливости, жизни и смерти. Каждый рассказ заставит читателя задуматься и сделать вывод. Рассказы не имеют ограничения по возрасту.
Удивительная завораживающая и драматическая история одной семьи: бабушки, матери, отца, взрослой дочери, старшего сына и маленького мальчика. Все эти люди живут в подвале, лица взрослых изуродованы огнем при пожаре. А дочь и вовсе носит маску, чтобы скрыть черты, способные вызывать ужас даже у родных. Запертая в подвале семья вроде бы по-своему счастлива, но жизнь их отравляет тайна, которую взрослые хранят уже много лет. Постепенно у мальчика пробуждается желание выбраться из подвала, увидеть жизнь снаружи, тот огромный мир, где живут светлячки, о которых он знает из книг.