Полк прорыва - [75]

И ему стало жаль ее. Обрекающие себя на жизнь даже с хорошими людьми, но нелюбимыми нуждаются в сочувствии. Видимо, у каждого человека должны быть свои бури, чтобы откипело и угомонилось, потом то, чем наделяет нас природа. Может быть, Людмила как раз и отправилась в надежде на встречу с этой бурей — к своему Степану.

Шорников не сразу понял, почему у него такое странное состояние. Он давно так ничему не радовался. И давно на душе не было такого облегчения.

— Прощайте, Коля!

Он словно очнулся от этого крика, напоминающего звон битого стекла. Поезд уже отходил. Людмила стояла в тамбуре, и ее оттесняли назад какие-то пассажиры. Наконец и совсем дверь вагона захлопнулась.

«Нет, счастье, как и время, не возвращается, иначе мы бы его и не ценили».

И они опять шли вместе по набережной; липовая аллея была уже желтой, зеленели только отдельные ветки.

— Вот и зима скоро! — вздохнула Елена. — Жаль… Да и вообще о многом приходится жалеть. Живешь — будто заряжена током. Вы сами убедились, какая я… Но я могу быть… Не знаю даже какой. Душкой, как говорила мама. Или совсем непримиримой. Люди хорошими или плохими бывают не сами по себе. Что же касается меня, то тут все зависит от вас! — и она смутилась своей откровенности.

— Хотел бы я, чтобы все зависело только от меня.

— Я верю вам. И все же мне чего-то страшно.

Желтые листья с деревьев опускались медленно, многие застревали на ветках кустарника. С реки тянуло холодом.

Она горько улыбнулась и посмотрела на него такими глазами, как будто только теперь поняла, какое это будет несчастье, если их судьбы разъединятся. И еще глаза ее говорили о том, что она пойдет с ним на край света, все вынесет, что выпадет им на пути.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В коридоре на щите объявлений появился традиционный наездник со шпорами. Только голову у него подменили — вмонтировали из фотографии Прахова. Рядом рисунок — Леонид Маркович склонился над столом, наносит символические стрелы на карте. Одна из них устремлена в цифру — 50. Под ней приколоты телеграммы.

После обеда состоялся торжественный сбор офицеров. В честь Леонида Марковича был зачитан специальный приказ, произносились речи, вручались подарки.

Прахов был растроган. Все его поздравляли искренне, от души, и нетрудно было заметить, что никто ему не желал никакого зла. Все это его мнительность. Он сам понимал, что ничем не заслужил такого уважения и внимания товарищей по службе. Но у людей сердца добрые, даже щедрые, сделали и для него праздник.

Вечером в ресторане «Бега», где обычно отмечались подобные торжества, были сдвинуты столы. Обещал приехать Корольков, но почему-то задержался, а потом позвонил и попросил начинать без него.

— Что ж, начнем! — сказал Прахов.

Тамадой был капитан Сорокин. Он взял рюмку в руки и, улыбаясь, почесал кончик носа.

— Дорогие друзья! Вы, конечно, поняли, почему там у нас на щите изображен лихой наездник. Это имеет прямое отношение к тому, что мы оказались именно здесь. И главный виновник вот он, рядом со мной, Леонид Маркович. — И вдруг как-то смешно и душевно пропел: — Многие лета! Многие лета!

Потом трижды поцеловал Прахова — то в одну, то в другую щеку.

— Все прекрасно! — оживился юбиляр. — Пейте и ешьте, товарищи.

Прахов вынул из кармана и стал рассматривать подаренные ему генералом Корольковым часы. И невольно взглянул на те, что на руке, — они тоже были подарены, к сорокалетию. Неужели прошло целых десять лет?

Появился директор ресторана и цветочница, они вручили Леониду Марковичу огромный букет живых цветов.

Каждый предлагал тост, дошла очередь и до Шорникова. Прахову хотелось вскочить и крикнуть: «Коля! Ну скажи, что я мерзавец! Скажи все, что думаешь обо мне». И сам испугался своей мысли. А вдруг, после нескольких рюмок, он и брякнет все, что думает?

— Мы — как деревья в лесу, — сказал Шорников. — Если ветер валит одно дерево, оно падает на другое. Надо стоять рядом.

— Верно, Коля! Верно! — закричал Прахов. — Вот за это я всегда и любил тебя! Но… Можешь мне… Хотя не будем сегодня об этом.

— Не будем, не будем! — прервал его тамада. — Давайте лучше прочитаем телеграммы. Послушайте…

— Некролог! — усмехнулся Леонид Маркович. — Как бы меня после этого не уличили в культе личности! А все ведь заслужено! По́том и кровью!

Ресторан наполовину опустел, и на столах, кроме окурков и пепла да еще нескольких бутылок с минеральной водой, ничего не осталось. Прахов подозвал официанта:

— Еще по пятьдесят граммов всем.

Лоб его покрылся испариной.

Прахов встал, поднял вверх руку с рюмкой, будто факел:

— Друзья, — а я надеюсь, что здесь все мои друзья! — разрешите и мне сказать несколько слов. В свое оправдание! — улыбнулся он театрально. — Я хочу вот о чем сказать. То, что прожито, не переделать, а то, что будет впереди, наверное, малоутешительно. Для меня, разумеется. Но я — солдат. И привык добиваться цели, даже тогда, когда нет никаких шансов на победу. — Прахов покачнулся, задел локтем вазу, она опрокинулась, цветы упали. Прахов стал поднимать вазу, выронил из рук, зазвенело стекло.

— К счастью! — крикнул тамада.

— К какому счастью?!

Нужно было уходить, Шорников и Сорокин взяли Прахова под руки, подвели его к раздевалке, помогли надеть шинель. А цветы так и остались валяться под столом вместе с осколками вазы. Кто-то погасил за ними люстру.