Политики, предатели, пророки. Новейшая история России в портретах (1985-2012) - [10]

И через полгода практически его укрепил, по ранее описанной схеме организовав внутрипартийный погром против «врагов перестройки», использовав в этих целях очередной донос Горбачеву — уже по поводу ничего особо не представлявшей статьи Нины Андреевой. Публикация которой в «Советской России» в марте 1998 года была предварительно согласована именно с Горбачевым.

«Провокация — донос — погром» — это была типичная модель действий Александра Яковлева, обеспечивавшая ему движение в партийной карьере. Если в это время он уже был завербованным агентом — алгоритм действий несколько удивляет повторяемостью и сугубо отечественной бюрократической полицейской примитивностью. Недаром в 1972 году он дал сбой — и смог вновь начать использоваться лишь при новом руководстве, не державшем в памяти событий полуторадесятилетней давности.

Если же он, как пишет, действовал для разрушения «бесчеловечной системы» — с этической точки зрения методы его явно не содействуют популярности его артикулированных идеалов.

Так что «Избавь нас Боже от борцов с «тоталитаризмом» — а с самим «тоталитаризмом» мы и сами как-нибудь разберемся».

Провокация — погром — донос — но в результате всегда личный провал.

Борис Межуев, написавший на смерть Яковлева статью «На смерть Архитектора» — выдвигает версию, что в 60-е годы Яковлев принадлежал к шелепинскому крылу партийного руководства. Ориентированному не на достижение договоренностей с США, а на союз с Китаем и мировым левым движением, и не на политику сосуществования в рамках двухполюсной системы мироустройства, а на то, чтобы, воспользовавшись кризисом Западного мира, усилить натиск на него и сокрушить США и НАТО, сделав СССР центром новой моноцентрической системы. И когда шелепинская группа потерпела поражение в противостоянии с «консервативными державниками», желавшими ограничиться достигнутым, Яковлев, отсидев свою «канадскую ссылку» и накопив «ненависть к победителям», решил в отместку разрушить все, что можно. И все его действия — выношенная и тщательно спланированная месть.

При определенной спорности общей версии в ней явно есть зерно правды: мотив мести. Только более мелкой. Не за поражение «партии» и замысла — а за личную неудачливость.

Александр Яковлев всегда считал себя достойным большего, чем имел. Он всегда считал себя подобием чего-то интеллектуального — и огрубевшие хозяйственники, и балансирующие на грани инфаркта орговики, которые вполне естественно, не могли поддержать разговор о Сартре, Млынарже и не читали доступной в Канаде даже русскоязычной антисоветской литературы — вызвали у него отторжение своим «антиинтеллектуализмом».

Он претендовал на пребывание в «рефлексии» — им нужно было заниматься конкретной работой. Он смотрел свысока на них — они с недоумением на него. Побывав в Колумбийском университете, он приобрел чувство исключительности. Но его невысоко ценили как теоретики, так и практики. Первые — потому что быстро различали его поверхностность и имитационность. Вторые — потому что сразу видели в нем его пренебрежение и высокомерие.

Коллеги опасались его недоброжелательности, завистливости, готовности к доносительству и интриге. Подчиненные — не любили за пренебрежительность. Руководство — не доверяло за некую неискренность и претенциозность. Он годами сидел в статусе исполняющего обязанности руководителя отдела — и его никак не утверждали. Он выстроил интригу — его изгнали. Он вернулся и надеялся поразить всех своим глубокомыслием — и стал вызвать личностное отторжение. Он копил в себе комплексы неудачника, уверенного, что окружающие «бездарности» и «плебеи» не в силах оценить его талант и прозорливость.

На самом деле, он не любил и презирал Горбачева еще тогда, когда тем восхищалась страна. Он видел малообразованность и тщеславие Генсека, его неумение доводить дело до конца, претензию на великую историческую роль, слабость и готовность всегда уступить давлению. Он всегда считал себя более достойным занять этот пост — и понимал, что для него стать главой партии уже невозможно. С его точки зрения, его стаж работ в ЦК, ученые степени, стажировка в Колумбийском университете значили несравненно больше, чем колхозно-комбайнерский опыт Горбачева. В своих внутренних видениях, он считал, что не пробудь он так долго в статусе и.о. завотделом, утверди его раньше, не изгони его партия в 1973 году — к концу 70-х гг. он имел все шансы стать и одним из секретарей ЦК по идеологии, и вторым человеком в этой сфере после Суслова. Но если так — он в 80-е годы мог стать одним из претендентов на пост Генерального секретаря.

Он был на восемь лет старше Горбачева — принадлежал как раз к тому поколению партийных руководителей, что и Шелепин с Семичастным — и вместе со всем этим поколением выпал из участия в высшей политической игре. И Горбачев, по его мнению, как бы проскочил вне очереди. Усугубляло скрытую ненависть и то, что именно Горбачев решил вопрос его возвращения в Москву в начале 80-х. Его с одной стороны ущемляло то, что для возвращения пришлось понравиться, в его представлении, молодому выскочке. С другой — он с презрением относился к тому, как легко Горбачев «купился» на его имитирующие глубину фразы.