Политика и литературная традиция. Русско-грузинские литературные связи после перестройки - [4]

.

После распада СССР Россия и Грузия обрели независимость. Имперско-колониальная парадигма прошлых лет разрушилась. Отсюда возникает ряд вопросов, на которые пока нет ответов. Что стало с имперской литературной традицией, включавшей в себя три составляющие (создание художественных произведений, научно-исследовательский и переводческий процессы), после краха СССР как особого типа империи (Moore, 2001; Martin, 2001; Тлостанова, 2004)? Как повлияли постсоветские вооруженные столкновения на темы и мотивы в литературе на русском и грузинском языках? Для анализа изменений я решила обратиться к последним годам позднесоветского периода и первым десятилетиям постсоветского. Передо мной встал ряд сложных задач. Одна из них – поднять неизвестный ранее пласт художественных произведений на русском и грузинском языках, написанных с 1985 по 2014 год (ниже я объясню выбор временно́й рамки), в которых авторы обращаются к проблеме русско-грузинских отношений. Литература этого периода могла прояснить, как происходила демифологизация советских мифов о Грузии и ее отношений с Россией. Можно было бы проанализировать крушение политических клише и моделирование новых, в том числе и литературных, с помощью приписывания ранее неизвестных смыслов и значений, а также создания новых мифов и клише.

Мне хотелось бы проследить за тем, как в это время повели себя традиционные дискурсы русско-грузинского литературного поля. Какова динамика трансформации понятий дружбы/вражды, сближения/отдаления в широком смысле, то есть включая и переводческий, и литературоведческий процессы? Каковы результаты ре-семиотизации и демифологизации советских клише? Появилось ли что-либо новое, не характерное ранее для литератур этих стран имперского и советского периода? Продолжила ли свое существование имперская традиция после «гибели» империи (Хардт, Негри, 2000. С. 259)? Художественная литература этого периода, а значит, исследования ее не особо известны. Что касается переводческого процесса, то в связи с этим также появился ряд вопросов, на которые мне помогли ответить грузинские филологи, приступившие к анализу грузино-русских переводческих отношений постсоветского периода. И последнее: анализ научно-исследовательского процесса оказался для меня проще, так как я была его очевидцем и участником в статусе студентки и аспирантки Тбилисского госуниверситета. Последняя монография, посвященная русско-грузинским связям, вышла в 2003 году и называлась «Литература в движении (русско-грузинские диалоги)». Ее автор – Лина Дмитриевна Хихадзе. Она обращалась к литературным связям XIX века (Пушкин, Лермонтов, И. Чавчавадзе, Гоголь, Гончаров, Достоевский). Наиболее известным трудом, в котором анализируются вышеупомянутые отношения, является двухтомник «Летопись дружбы грузинского и русского народов с древних времен до наших дней», который принято называть шадуриевским, но составителями этого труда, выдержавшего несколько изданий, были Вано Семенович Шадури и Гарегин Владимирович Бебутов.

Последние два десятилетия вопросами, связанными с русско-грузинскими литературными и культурными отношениями, активно занимаются западные литературоведы, культурологи и антропологи. Бо́льшая часть исследований сконцентрирована на имперском периоде и выполнена в рамках постимперских исследований.

Американская исследовательница Сьюзан Лейтон в книге «Русская литература и империя / Russian Literature and Empire: Conquest of the Caucasus from Pushkin to Tolstoy» (1994) исследует образ Грузии в русской литературе XIX века с точки зрения феминизации и эмансипации. Объектами изучения стали произведения А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, А. А. Бестужева-Марлинского и Л. Н. Толстого. Это первая работа, проведенная в рамках постколониальных исследований по отношению к русской литературе XIX века. Целью стало изучение роли Кавказа как Востока (Саид), с помощью которого Российская империя конструировала свою «полуевропейскую» идентичность. Лейтон пытается вырваться из плоского восприятия отношений между Кавказом и Россией в контексте цивилизаторского дискурса, воспроизведенного в литературе. Для нее указанные отношения представляют собой «динамический обмен» (Саид). Исследовательница считает, что, несмотря на сформировавшееся разграничение между русскими и кавказцами на «своих» и «чужих», русские писатели смогли выполнить важную функцию – лишить имперскую власть оправдания в колонизации как цивилизаторском проекте, который сформировался на основе травелогов, наполненных романтическими описаниями природы и экзотики Кавказа. Не раз ссылаясь на теории Зигмунда Фрейда, Лейтон видит в Грузии женское начало, а Россия воспринимается как носитель начала мужского, выражающегося в завоевании. Изображение Грузии как женщины отграничивает ее от образа Кавказа, который ассоциируется с агрессией и войной.

Немецкий славист Сюзанна Франк в статье «Gefangen in der russischen Kultur: Zur Spezifik der Aneignung des Kaukasus in der russischen Literatur / Пленники в русской культуре: К специфике присвоения Кавказа в русской литературе» (1998) пишет о Грузии, как и о Кавказе XIX века, как об особой территории свободы и заточения, побега и пленения. Франк обратилась к «поэтическому дискурсу кавказского возвышенного», а также сосредоточила свое внимание на исследовании Кавказа как «русского Востока». Основываясь на теории ориентализма Эдварда Саида, она применила понятие «другие» по отношению к «кавказским пленникам». Исследовательница отмечает специфику «русского Востока», обращаясь к культурно-семантической перспективе. Она говорит о том, что обращение русской культуры к ориентализму явилось составляющей поиска собственной культурной и национальной идентичности, но русский ориентализм имеет специфические отличия по сравнению с западноевропейским. Анализируя творчество М. Ю. Лермонтова, филолог замечает, что у него Кавказ является символом библейского потерянного Рая. Тема рая, к которой я не раз обращалась, нашла широкое распространение в других художественных произведениях русской литературы.