Политика и литературная традиция. Русско-грузинские литературные связи после перестройки - [14]
Контроль и проникновение государства во все сферы жизни, насаждение рамок и клише являлось одной из черт тоталитаризма (Friedrich, Brzeziński, 1956; Arendt, 1951, 1986), целью которого было формирование идеологической диктатуры (Ратиани, 2015. С. 58). Учитывая политическое вмешательство, грузинская литература советского периода вынуждена была развиваться по двойным стандартам: с одной стороны, продолжать модернистские тенденции на протяжении всего этого времени, а с другой – соблюдать рамки соцреализма и выдерживать советский тоталитарный контроль, который сделал культуру, а значит и литературу одним из своих инструментов (Ципурия, 2016. С. 20). Тогда в грузинской литературе существовали маргиналы, для которых антисоветский дискурс стал преобладающим в их творчестве (М. Джавахишвили, А. Каландадзе, Ч. Амирэджиби, О. Чиладзе и др.). Амбивалентность литературного процесса с его советским/антисоветским дискурсом породила доминантную и маргинальную сферы внутри него. Советская грузинская литература вынуждена была пользоваться новыми способами кодирования информации (Ципурия, 2016). Дональд Рейфилд говорит о том, что именно в советский период грузинский язык и грузинские культурные ценности наилучшим образом послужили для написания исторических романов (Рейфилд, 2017).
Грузинская средневековая история хорошо подходила для передачи сюжета об освобождении от империй, а кавказского разбойника можно было описывать как протореволюционного борца за свободу и против богатых феодалов и иноземных захватчиков. К тому же исторические романы получили особую популярность благодаря Сталину, который любил их читать. Они служили идеологии, а позже и «антиидеологии», что грозило и другой опасностью (Rayfield, 2002. P. 583–584). Таковым, по словам Рейфилда, оказался роман известного грузинского писателя Михаила Джавахишвили, которого расстреляли в 1937 году как врага народа, «шпиона и диверсанта», – «არსენა მარაბდელი / arsena marabdeli / Арсен из Марабды», завершенный в 1932 году. В нем речь идет о жизни в грузинских поместьях Бараташвили и Орбелиани во время войны с Турцией и Персией и о заговоре дворян и интеллигенции. Содержание сводилось к борьбе с российской властью, с российскими офицерами, которые, проводя депортации и казни, удерживали власть в Грузии.
Прием иносказаний с помощью исторических сюжетов и персонажей был популярен и у грузинских писателей послевоенного периода, особенно начиная с 1970-х годов, когда одним из самых распространенных приемов в советской грузинской литературе была мифологизация (Беставашвили, 1973. С. 269–272). Эти приемы наглядны в романах Чабуа Амирэджиби «დათა თუთაშხია / data tutashkhia / Дата Туташхия» (1975), Отара Чиладзе «გზაზე ერთი კაცი მიდიოდა / gzaze erti katsi midioda» / Шел по дороге человек», в рассказе Владимир Сихарулидзе «მეათე მოწმე / meate mots’me / Десятый свидетель» (1972), в романе Гурама Гегешидзе «ცოდვილი / tsodvili / Грешник» (1975), повести Тамаза Чиладзе «პოსეიდონის სასახლე / p’oseidonis sasakhle / Дворец Посейдона» (1978) (Там же).
Отар Чиладзе, выдвигавшийся на Нобелевскую премию 1999 года, в советский период описывал историю Грузии через призму аннексии со стороны России и обращался к мифам, чтобы выразить свою позицию с помощью иносказаний. Тема колонизации Грузии стала главной в романе «Шел по дороге человек» (1973). Советские литературоведы рассматривали роман как некий антимиф об аргонавтах. Речь шла об истории маленького грузинского города Вани, когда еще он принадлежал Колхиде. В центре романа – история поражения царя Аэта, отца Медеи, после которого Колхидское царство становится греческой колонией. За образом Древней Греции, захватившей Колхиду, автор скрыл Россию. Пара Медея – Ясон – это Грузия – Россия. Медея, чей образ в мировой и грузинской культуре ассоциируется с Грузией, выступает юной, хрупкой, наивной, безумно любящей Ясона, а не демонической женщиной из древнегреческой трагедии. Она отдает все возлюбленному, а Ясон, изменивший ей, все «алчно приобретает» (Там же).
Помимо иносказаний, грузинские литераторы нашли и другой механизм «мимикрии»: тему свободы и застолья в грузинской литературе. Она имеет сложную историю зарождения и формирования (Ram, 2014; Андроникашвили, Майсурадзе, 2007). Георгий Майсурадзе и Заал Андроникашвили в статье «Грузия-1990: Филологема независимости, или Неизвлеченный опыт» пришли к выводу, что свобода литературы и застолья играла роль вытесняющего механизма, игнорирования реальной несвободы и ее подмены мифом о свободе. Застолье и литература (филология) стали центральными мифогенерирующими дискурсами для грузинской культуры ХХ века:
…грузинский литературный дискурс ХХ века постулирует отказ от социальной активности, ища утешения в идеализированном пространстве застолья и литературы (Андроникашвили, Майсурадзе. С. 127).
Дискурс насилия и высвобождения, который передавался в грузинской литературе иносказаниями, маскировал реальность, скрывавшуюся за маской благополучия. Она была сдернута современными скандальными произведениями – такими, например, как повести «ისტორია / ist’oria / История» и «პირველი რუსი / p’irveli rusi / Первый русский», вошедшие в сборник рассказов и повестей (2003) одного из самых известных молодых грузинских писателей Лаши Бугадзе / ლაშა ბუღაძე (1977 г. р.). В «Истории» речь идет о красивейшей молодой грузинке Маико Орбелиани, которой завидовали женщины и которую вожделели мужчины. Ее тщательно подготавливали к какому-то неоглашавшемуся событию. В конце произведения читатель узнает, что событие это – приезд российского императора Николая I в Грузию, а Маико должна была ублажить императора. Писатель зло иронизирует, описывая, как тщательно, с вдохновением и гордостью подходила к своей задаче героиня. Правда, после грузинского застолья император заснул и все усилия Маико были напрасны. Наутро грузинские князья гордились тем, что именно таким должно быть грузинское гостеприимство. Бугадзе высмеял грузинскую готовность угодить колонизатору и раболепствовать перед ним вплоть до перешагивания устоев, которые грузины тщательно и демонстративно соблюдают. Сарказму подвергся и император, которого писатель изобразил, исходя из стереотипных установок о русских как о любителях алкоголя. Используя образ героини как аллегорию Грузии, а образ императора как аллегорию России, автор передал процесс ожидания со стороны грузин и неоправданности надежд, возлагавшихся на Россию.
Пища всегда была нашей естественной и неизбежной потребностью, но отношение к ней менялось с изменением социальных условий. Красноречивым свидетельством этого является тот огромный интерес к разнообразным продуктам питания, к их природе и свойствам, который проявляет сегодня каждый из нас. Только, достигнув высокого уровня жизни и культуры, человек, свободный от проблемы — где и как добыть пищу, имеет возможность выбирать из огромного ассортимента высококачественных продуктов то, что отвечает его вкусу, что полезнее и нужнее ему, и не только выбирать, но и руководить своим питанием, строить его сообразно требованиям науки о питании и запросам собственного организма.
Курс по скорочтению рассчитан на четыре недели. Имея дело с чтением, наиболее важным является наслаждение им. Не важно, что вы читаете: техническую литературу, детские книжки, романы или статьи в журналах, наслаждение – самый важный компонент эффективного чтения. Расслабьтесь, позвольте интересу завладеть вами... .
В работе проанализированы малоисследованные в нашей литературе социально-культурные концепции выдающегося немецкого философа, получившие названия «радикализации критического самосознания индивида», «просвещенной общественности», «коммуникативной радициональности», а также «теоретиколингвистическая» и «психоаналитическая» модели. Автором показано, что основной смысл социокультурных концепций Ю. Хабермаса состоит не только в критико-рефлексивном, но и конструктивном отношении к социальной реальности, развивающем просветительские традиции незавершенного проекта модерна.
Пражская весна – процесс демократизации общественной и политической жизни в Чехословакии – был с энтузиазмом поддержан большинством населения Чехословацкой социалистической республики. 21 августа этот процесс был прерван вторжением в ЧССР войск пяти стран Варшавского договора – СССР, ГДР, Польши, Румынии и Венгрии. В советских средствах массовой информации вторжение преподносилось как акт «братской помощи» народам Чехословакии, единодушно одобряемый всем советским народом. Чешский журналист Йозеф Паздерка поставил своей целью выяснить, как в действительности воспринимались в СССР события августа 1968-го.
Книга посвящена первой успешной вооруженной революции в Латинской Америке после кубинской – Сандинистской революции в Никарагуа, победившей в июле 1979 года.В книге дан краткий очерк истории Никарагуа, подробно описана борьба генерала Аугусто Сандино против американской оккупации в 1927–1933 годах. Анализируется военная и экономическая политика диктатуры клана Сомосы (1936–1979 годы), позволившая ей так долго и эффективно подавлять народное недовольство. Особое внимание уделяется роли США в укреплении режима Сомосы, а также истории Сандинистского фронта национального освобождения (СФНО) – той силы, которая в итоге смогла победоносно завершить революцию.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.