Политическое воспитание - [23]

А это бабушка, ее-то Шарль хорошо знает, и ее имя есть в его молитвеннике. Она умерла в самом начале войны. Иногда тетя записывала кучу имен на одну дату. А вот картины первого причастия в местной церкви, часто очень старомодные картины: дети, подняв глаза к небу, стоят на коленях перед священником, который держит над ними Святые дары. Христос с задумчивым взором, окруженный детьми, сверкающие чаши, трубящие ангелы. Следующие имена Шарлю почти все знакомы, это — жители деревни, и если судить по датам, то они почти одного возраста с тетей Анриеттой. Но есть еще и ее подруги по пансиону в Сакре-Кёр де Сен-Л. Шарль знает, что тетя Анриетта родилась в 1868 году. Вот некая Бонн де Керуадек, написавшая над своим изображением: «Моей дорогой Анриетточке на память о том неповторимом дне, когда мы, стоя рядом, впервые причастились тела Господня». Шарль находит эту девочку немного восторженной. 10 мая 1879 года. 1879 год, кто был тогда президентом? Шарль не знает. И вдруг, перевернув страницу, он читает: Эрве де Ла Виль Элу, и понимает, что речь идет о его отце. 3 июня 1907 года. Его отцу было тогда одиннадцать лет. Это было за семь лет до мировой войны. Пальцем левой руки Шарль заложил страницу молитвенника, а правой вытащил картинку, чтобы лучше рассмотреть ее. В обрамлении из гирлянды переплетенных лилий женское лицо, вероятно Богоматерь, улыбается, слегка склонив голову, и, придерживая изящной рукой на груди покрывало, сосредоточенно молится, опустив глаза. “Magnificat Anima Меа Dominum”. Дом Буасс-Лебель, 29, улица Сен-Сюльпис, Париж. А это Ла-Виль-Элу, бывшая комната бабушки, где все осталось неизменным со дня ее смерти, где картины и фотографии по-прежнему висят на своих местах. Шарль помнил, что на обитой кретоном стене, где между двумя окнами, выходившими на лужайку, располагалось целое собрание, огромное и восхитительное, дорогих и близких тете Анриетте людей, с каждым из которых ее связывали только ей одной ведомые нити памяти, любви, нежности, сердечного тепла и преданности, он часто разглядывал фотографию отца, идущего к первому причастию в «костюме итонца»: черная открытая курточка с шелковыми отворотами, из-под которой виднелся белый, слегка отдающий в желтизну фланелевый жилет, брюки из той же фланели, белый галстук и твердый воротничок с закругленными уголками, черные лаковые ботинки, на левой руке повязка из светлого шелка, руки в перчатках держат новенький молитвенник, задумчивый взгляд, серьезное лицо, на котором нет и тени улыбки, светлые вьющиеся волосы.

Тетя Анриетта пошевелилась. Монахиня поднимает глаза от молитвенника и внимательно смотрит на лицо, в котором она ищет те же знаки, что и Шарль. У Шарля внезапно возникает симпатия к этой женщине, которая, сидя с другой стороны кровати, также пытается понять, что значит это короткое с присвистом дыхание, вырывающееся из приоткрытого рта, эта нервно вздрагивающая верхняя губа, а теперь вот правая рука с потемневшими ногтями, которая поднимается к груди и сжимается. Голова яростно мечется справа налево, но глаза по-прежнему закрыты. И Шарль предпочитает, чтобы она их не открывала: ему страшно, что тетя Анриетта его не узнает, он боится пустого, невидящего взгляда. Он не решается говорить с монахиней, расспрашивать ее, боясь помешать тете Анриетте вести эту борьбу с самой собой и вернуться к этому миру, потому что он не знает, возможен ли этот возврат и излечима ли еще снедающая ее болезнь. Он думает о душе. Недавно они с аббатом Ро и несколькими товарищами целый вечер говорили о душе. Аббат умеет устраивать такие дискуссии. И Шарль с удивлением обнаружил, что он очутился среди тех немногих, кто решительно объявил о своей вере в существование души. Большинство же, за исключением двух или трех, твердо заявивших, что не верят, колебалось. Он же все время находил новые аргументы. И сейчас они снова приходили ему на ум. Ему было совершенно ясно, что, если дыхание тети Анриетты остановится, если ее сердце перестанет биться, если сейчас, у него на глазах ее руки разожмутся и тело окаменеет, все равно тетя Анриетта не умрет. Она умрет для земли, для него, для других, но она не умрет для себя, для Бога. Эти мысли рождались у Шарля как бы сами собой и складывались в слова. Он смотрел на тетю Анриетту и думал: «Вот ее тело. Оно еще живет. Через мгновенье оно может умереть. Но у нее ведь есть душа, мне не видимая». Он не чувствовал никакой тревоги: смерть не может отнять все.

Смерть не пришла за тетей Анриеттой ни в этот день, ни в последующие. Она даже, кажется, начала поправляться. Когда Шарль пришел в воскресенье из коллежа, она сидела, прислонившись к подушкам, в кружевном чепчике и с ажурной шалью на плечах, глядя широко открытыми глазами, и улыбалась. Шарль был поражен той добротой, которая светилась в ее улыбке. Но взгляд был неподвижным, дыхание хриплым, и главное, тетя Анриетта не говорила. И тут Шарль окончательно понял, что тетя Анриетта уйдет от него. Он вглядывался в неподвижное лицо, мучительно пытаясь понять, узнаёт ли она его. Потом, не выдержав, наклонился, поцеловал ее в лоб и, не оборачиваясь, вышел из комнаты.