Политические работы 1895–1919 - [6]
Не мир и человеческое счастье мы обязаны передать нашим потомкам в путь, а вечную борьбу за сохранение и взращивание нашей национальной породы. И мы не вправе предаваться оптимистической надежде, что по возможности высоким развитием хозяйственной культуры наша работа будет исчерпана, а в свободной и «мирной» экономической борьбе селекция высокоразвитого человеческого типа тотчас же сама собой приведет к победе.
Наши потомки делают нас ответственными перед историей, в первую очередь, не за тот тип народнохозяйственной организации, каковой мы им передаем, но за размеры жизненного пространства, которое мы для них завоевываем и оставляем в мире. Бои за власть — это, в конечном счете, еще и процессы экономического развития, а властные интересы нации там, где они поставлены под сомнение, суть последние и решающие интересы, на службу которым должна быть поставлена ее хозяйственная политика; наука о народнохозяйственной политике есть наука политическая. Она является служанкой политики, и не сиюминутной политики тех или иных властителей или господствующих классов, а непреходящих властно–политических интересов нации. И национальное государство для нас не есть неопределенное нечто, о котором мы думаем, что чем гуще мы окутываем его сущность мистическим мраком, тем больше мы его возвышаем, а светская властная организация нации; и в таком национальном государстве для нас заключается конечное ценностное мерило народнохозяйственного рассмотрения «государственных интересов». Национальное государство означает для нас вовсе не то, что под ним обычно неверно подразумевают: «государственную помощь» вместо «самопомощи», государственную регламентацию хозяйственной жизни вместо свободной игры хозяйственных сил; нет, вместе с этим словом мы хотели бы выдвинуть требование, которое для вопросов немецкой народнохозяйственной политики — а среди прочих, и для вопроса, должно ли государство и в какой степени вмешиваться в хозяйственную жизнь, или же должно ли оно и когда развязывать экономические силы нации и устранять препятствия ради ее собственного развития — в конкретном случае будет последним и решающим вотумом в пользу экономических и политических властных интересов нашей нации и ее представителя, германского национального государства.
Возможно, напоминание о том, что вроде бы само собой разумеется, было излишним? А может, лучше было бы, если бы об этом напомнил более молодой представитель экономических наук? Думаю, нет, поскольку кажется, что как раз наше поколение слишком уж легко упускает из виду эти простейшие основы для вынесения суждений. Мы являемся свидетелями того, как интерес к вопросам, движущим именно нашу науку, растет в небывалом объеме. Во всех областях мы встречаем продвижение экономического подхода. На передний план анализа выходят социальная политика вместо политики, экономические властные отношения вместо правовых отношений, история культуры и хозяйственная история вместо политической истории. В выдающихся трудах наших коллег–историков, где раньше нам рассказывали о ратных подвигах наших предков, сегодня растет вширь монстр «материнского права», а битва с гуннами на Каталаунских полях[11] вытеснена в придаточное предложение. Самоуверенность одного из наших умнейших теоретиков позволила ему охарактеризовать юриспруденцию как «служанку политэкономии». Но ведь это оказалось правильным: экономическая форма анализа проникла даже в юриспруденцию, — и даже по ее святилищу, по учебникам, содержащим своды законов, начинают тихо бродить призраки экономики, да и в приговорах судов мы нередко наблюдаем, что там, где иссякают юридические понятия, их место занимают так называемые «хозяйственные точки зрения» — словом, пользуясь полуукоризненным выражением одного коллеги–юриста: «мы вошли в моду». Способ анализа, пробивающий себе путь столь самоуверенно, попадает под угрозу известных иллюзий и впадает в переоценку важности собственных точек зрения, тем более, что переоценка эта совершенно определенно ориентирована. Подобно тому, как расширение материала философского рассмотрения — которое уже внешне дает о себе знать в том, что сегодня мы сплошь и рядом передаем старые кафедры философии в руки, например, выдающихся физиологов — часто приводило нас, профанов, к мнению, будто стародавние вопросы, касающиеся сущности человеческого познания, уже не являются последней и центральной проблемой философии, — так и в головах подрастающего поколения сформировалось мнение, будто благодаря работе науки политэкономии не только невиданно расширилось познание сущности человеческих сообществ, но и совершенно новым стало
