Политические онтологики - [8]

Означает ли это, однако, что Макиавелли отделяет политику от морали? Для этого мы должны ответить на вопрос: была ли для Макиавелли религия тождественна морали? Скорее всего – нет. Во-первых, и это отмечают многие исследователи, гуманисты давно уже обратили внимание на этику как особую науку, независимую от религии (и здесь, конечно, большую роль сыграли переводы этических произведений Платона и Аристотеля). Во-вторых, даже нормы, усвоенные от античности, стали постепенно переосмысляться с целью создания новой морали, новой этики, нормы которой не совпадали ни с христианскими заповедями, ни с античными принципами. Взять хотя бы знаменитый «Застольный спор о жадности» П. Браччолини. Здесь явно отрицается античный этический принцип меры на том простом основании, что меру установить трудно: человек должен жить не сегодняшним моментом, а быть готовым к превратностям судьбы, но такая подготовка требует, чтобы человек в настоящем имел больше, чем ему нужно. Если же превратностей не случится, излишек всегда можно раздать другим. И жадность оборачивается щедростью. Итак, на смену неопределенному принципу меры приходит более определенное требование стяжательства.

Точно такие же претензии в абстрактности можно предъявить и христианским заповедям. Взять хотя бы знаменитое требование: «не убий». В таком своем виде оно совершенно несовместимо с любым государственным устройством. (На чем, кстати, настаивали первые античные критики христианства, например, Юлиан). Солдату на войне не только позволяется убивать, но даже вменяется в обязанность. А войны отнюдь не всегда бывают несправедливыми. Бывает война для защиты добра от зла. Добро, согласно Макиавелли, не должно быть таким слабым, что его существование будет зависеть от зла. Попытки следовать этике «непротивления» приведут только к тому, что сами «непротивленцы» будут уничтожены теми, кто исповедует другие принципы. Попытки придать заповеди, которая в такой своей форме не является абсолютом – абсолютный характер приводит только к тому, что тот, кто это делает, выступает пособником дьявола, т. к. полностью подрывает основания для этой заповеди. Тот, кто хочет, чтобы заповедь действовала всегда и везде, должен будет столкнуться с тем, что заповедь не будет действовать никогда и нигде. Ее абсолютизация подрывает основания ее возможности: будь истина «не убий» абсолютной, она бы вообще никогда не смогла появиться на свет, не говоря уж о вечном существовании. Коль скоро эта заповедь не абсолютна, то это должно касаться и других менее опасных заповедей. Коль скоро христианские заповеди – вообще не применимы всегда и везде буквально, то должны быть определены условия, при которых они действуют, и как они действуют. Для того, чтобы определить эти условия, можно действовать двумя путями: первый – на основании критерия, имеющего высокое (не ниже, чем сами заповеди) происхождения определить степень применимости той или иной заповеди. Например, мы устанавливаем таким критерием ценность человеческой жизни – (как можно большего числа человеческих жизней) – в таком случае – можно убить одного, если его деятельность несет смертельную угрозу для большего числа людей. Можно убить даже при самообороне, т. к. в этом случае кто-то один (нападающий или защищающийся) обречен на смерть. Пусть в таком случае, это будет смерть нападающего, т. к. нет гарантии, что убив одного, он не остановится. Во всех других случаях, убийства, по всей видимости, должны быть запрещены. Можно избрать и другой критерий, и тогда степень применимости заповедей изменится…

Можно пойти и совершенно другим путем – попытаться определить условия действия заповедей эмпирически. Просто описать различные, в разных обстоятельствах попытки действовать согласно тому или иному правилу – и показать, к какому результату это в различных случаях приводило. Потом можно даже подумать над тем, совпал ли этот результат с тем, что хочет церковь, или люди, или тот, кто действовал…

Макиавелли избирает именно этот, второй путь. Он не может выдвинуть критерий априорно, т. к. без опоры на религиозную доктрину он не смог бы его обосновать. Поскольку он решил оставить религию за скобками, то ему остается брать моральные максимы (доставшиеся ему от христианской и античной этики, и о том, почему именно эти добродетели считались добродетелями, Макиавелли никогда не задумывался) и проверять их действенность во всех возможных обстоятельствах, чтобы потом подвести итоги.

Цели и средства. Технологизм и эмпиризм Макиавелли

Б. Рассел писал по поводу Макиавелли: «его политическая философия носит научный и эмпирический характер, основана на его собственном деловом опыте и ставит своей целью указать средства для достижения намеченных целей, безотносительно к тому, признаются ли эти цели хорошими или дурными» [4]. В самом деле, эмпиризм Макиавелли бросается в глаза. Любая глава в «Государстве» начинается с постановки проблемы, затем идут бесконечные (порой даже скучные) нагромождения исторических примеров, и наконец, следуют выводы. Логика Макиавелли проста: если мы хотим добиться такой-то цели, мы должны использовать такие-то средства или же – если мы используем такие-то средства, то мы не достигнем ничего другого, как такой-то цели. Цели и средства у Макиавелли находятся в жесткой зависимости друг от друга.