Политическая теория феминизма. Введение - [79]
Нужно признать, что некоторые радикальные феминистки выработали позицию, отвергающую все контакты с мужчинами, будь то общественные, сексуальные или политические, и для некоторых из них это базируется на убеждении, что существует фундаментальный, неизбежный и биологически обоснованный конфликт интересов между полами. Сепаратистские идеи, однако, следует отделять от изначальной теории патриархата, которая не предполагает, что различия между полами определены биологически или что они неразрешимы в принципе. Следовательно, в аналитическом смысле мужская власть может рассматриваться отдельно от личности конкретного мужчины, и, хотя концепция патриархата может развиваться в таком направлении, мужененавистничество и сепаратизм изначально не присущи ей.
Другая проблема теории патриархата состоит в том, что, настаивая на универсальном и общем для всех женщин угнетении, она заслоняет происходящие с течением времени перемены, различия между обществами и классовые и расовые реалии. Такая критика применительно к некоторым авторам кажется справедливой. Так, например, описывая патриархат, Адриенн Рич намеренно отделяет положение женщин от всяческого социального контекста:
«При патриархате я могу жить затворницей в специально отведенном для знатных женщин месте либо водить грузовик; я могу растить своих детей в киббуце или быть единственной кормилицей в семье без отца… Я могу рано утром за глиняными стенами берберской деревни подавать мужу кофе или участвовать в демонстрации преподавателей; к какому бы унаследованному мною экономическому классу я ни принадлежала, каковы бы ни были мой статус или мое положение или мое сексуальное предпочтение, я живу под властью отцов и имею доступ лишь к тем привилегиям или влиянию, которые патриархат захочет мне предоставить, и до тех пор, пока я захочу платить за мужское одобрение» (Rich, 1977, с. 58).
Аналогично Дворкин связывала дореволюционный китайский обычай бинтования ступней с корсетами, высокими каблуками и выщипыванием бровей, диктуемыми американской модой, утверждая, что для всех женщин «боль является неотъемлемой частью процесса ухода за собой, и это не случайно… Принятие боли и ее романтизация начинаются именно здесь, в детстве, в социализации, служащей подготовке женщины к родам, самоотречению и угождению супругу»[140]. Мэри Дэли также заявляет, что такие ужасы, как бинтование ступней, сжигание ведьм, генитальные увечья и современная американская гинекология, являются, по сути, схожими проявлениями универсальной системы мужской тирании, так что положение женщин в основном одинаково, живут ли они в Саудовской Аравии или в Швеции и «уже колонизированы даже космос и будущее» (Daly, 1973, 1978, р. 1).
В некотором смысле, такая теория может включать интуицию и содержать некоторую правду. Не обязательно верить в то, что мужчины неизменно биологически «плохи», чтобы согласиться, что женщины в резко отличающихся обществах или ситуациях действительно часто испытывают общие сексуальную эксплуатацию, отсутствие свободы в сфере репродукции и маргинализацию либо исключение из «мужской» экономической, социальной, политической и интеллектуальной жизни. Этот опыт может отражать систематическое проявление власти мужчин над женщинами. Несмотря на это, мысль о том, что женщины поэтому объединены в общее сестринство, превосходящее все созданные мужчинами разделения, может быть опасным заблуждением. Во-первых, слишком легкое сравнение различного женского опыта через века, а также внутри и между современными обществами может сделать незначительной глубину страданий некоторых отдельных женщин. Так, угнетение, испытываемое современными американскими «жертвами моды» (даже теми, кто диетами доводит себя до смерти), качественно иное, чем страдания поколений китайских женщин, с детства преднамеренно и систематически уродуемых «в интересах эротики, гармонии между мужчиной и женщиной, распределения социальных ролей и красоты», способных только болезненно семенить
«на внешней стороне подогнутых под ступню пальцев. Пятка и внутренний свод стопы напоминали подошву и пятку обуви с высоким каблуком. Образовывались окаменелые мозоли; ногти врастали в кожу; стопа кровоточила и истекала гноем; кровообращение практически останавливалось»[141].
Аналогично, попытки сравнить опыт женщин в весьма разных обществах XX в., основанные на предпосылке, что он, по сути, «одинаков», неминуемо скрывают огромные различия в этом опыте. Например, недостаток репродуктивных прав совершенно по-разному воспринимается румынкой, вынужденной родить как минимум шесть детей; китайской женщиной, которую в соответствии с политикой «один ребенок» заставляют делать аборт при второй беременности; белой работающей вне дома американкой, у которой не сработало выбранное ею контрацептивное средство; пуэрториканкой, стерилизованной против ее воли. Более того, попытка универсализации опыта женщин может скрывать другие формы угнетения, основанные на расе или классе, либо преуменьшить их важность, так как сточки зрения глобального и исторического угнетения женщин расизм, воинствующий национализм и экономическая эксплуатация могут показаться мелкими распрями мужчин. По мнению некоторых критиков, следовательно, феминистское предположение, что заботы белых западных женщин среднего класса могут быть уравнены с опытом всех женщин повсюду, является само по себе видом культурного империализма, стремящегося замаскировать особенности собственного мировоззрения использованием ложно обобщающих понятий. Это значит, что «патриархат» и «сестринство» могут быть мистифицирующими приспособлениями, скрывающими разделения в обществе почти таким же образом, как мужские точки зрения скрывали угнетение женщин, так что «существуют тревожащие параллели между тем, что беспокоит феминисток в политической мысли Запада, и тем, что многие черные женщины обнаружили как повод для тревоги во многих направлениях западного феминизма» (Spelman, 1988, р. 6; см. также: Moraga, Anzaldua, 1983, особенно ст. «Lorde»; Davis, 1982, 1990; Feminist Review, № 17,1984; Collins, 1990; Ramazanoglu, 1986).
