Политическая теория феминизма. Введение - [48]

Эти идеи Гилман явно были навеяны собственным несчастливым опытом семейной жизни. После рождения дочери она страдала от тяжелой депрессии, а когда отдала дочь на воспитание бывшему мужу и его второй жене, которая была и осталась ее подругой, многие сурово осуждали ее. Все это значило для Гилман, что сферы частного и общественного угнетения и освобождения неразрывно связаны и что средством освобождения является движение к созданию общества, в котором женские ценности — мир, любовь, сотрудничество — не будут привязаны к дому, но создадут основу всего социального порядка. В этом контексте различия между женщинами и мужчинами станут менее важными, чем их возможное человеческое сходство (поэтому она называла себя скорее гуманисткой, чем феминисткой), и мужчины тоже неизмеримо выиграют от прекращения подчинения женщин. Как и классовая эксплуатация, угнетение по признаку пола должно закончиться в интересах всех, без обязательных столкновений, революций или мести.

Хотя период популярности и влияния Гилман был краток и лишь недавно ее идеи были открыты вновь, она сформулировала важные положения о взаимосвязи политических, культурных, экономических и личных измерений жизни, предвосхищая некоторые ключевые направления современного женского движения. В отличие от современного феминизма ее анализ личной жизни, однако, оставался в относительно общепринятых рамках, и она практически не размышляла о сексуальности. И в этом она разительно отличалась от своей гораздо менее респектабельной современницы, анархистки Эммы Голдман (Emma Goldman, 1869–1940).

Анархистский феминизм Эммы Голдман

Хотя большинство анархисток не были феминистками, как указывает Марш (Marsh, 1981), влиянию анархизма наличность и свободу человека легко можно придать феминистское измерение, так как идея об обществе, основанном на доверии и сотрудничестве, а не на эксплуатации и насилии, находит отклик во многих течениях женского движения. В работах Эммы Голдман, наиболее выдающейся из американских анархисток-феминисток начала XX в., такое сочетание взглядов привело к анализу сексуальных и семейных основ угнетения женщин, что, как отмечают многие авторы, во многом удивительно близко современному радикальному феминизму. По мнению Голдман, женщину освобождает не право голоса или право выбора работы, а личная самостоятельность, выраженная посредством свободной любви и психологической независимости:

«Настоящая эмансипация начинается не на избирательных участках и не в судах. Она начинается в душе женщины» (Цит. no: Shulman, 1983, р. 227).

«Демократия, — утверждала она, — является фасадом, который прикрывает незыблемые конструкции угнетения, а оплачиваемая работа — просто новая форма эксплуатации; для меньшинства «эмансипированных женщин» это может показаться освобождением, но теряют они больше, чем приобретают: пожертвовав всем ради карьеры, испытывая страх перед любовью и рождением детей, они становятся «профессиональными автоматами», отрезанными от «сути жизни» (Цит. по: Shulman, 1979, р. 137). Государство, частная собственность и система оплаты труда были поэтому для Голдман: взаимосвязанными структурами угнетения, с которыми надо не договариваться, а уничтожить их; и эта знакомая анархистская критика распространялась вплоть до выступлений против дома, материнства, семьи и общепринятой нравственности как основных «угнетателей» женщин.

Хотя социалисты-утописты и обрушивались на традиционную семейную и сексуальную мораль, почти все более поздние феминистки отреклись от свободной любви и избрали респектабельность, но для «Красной Эммы» свободное выражение сексуальности стало исключительно важным делом. Она утверждала, что женщина обречена быть «незамужней, проституткой или безрассудно и безостановочно производить на свет злополучных детей», но из всего этого безбрачие было хуже всего: «Нет ничего более жалкого, более ужасного, чем эта поседевшая жертва поседевшей Морали» (Цит. по: Shulman, 1979, рр. 129, 132). Сексуальное освобождение не является, однако, только средством личной самореализации, как бы важно оно ни было, оно связано с более широкой общественной моралью, для которой эксплуатация и частная собственность главнее всего, а женщина — лишь одна из форм собственности. Поэтому любовь и страсть должны. быть свободны от понятий обладания, преданности и контроля, утверждает Голдман; однако, подобно Мэри Уоллстоункрафт, с которой она себя отождествляла (см. гл.1), она часто обнаруживала, что ее сердце не всегда следует велениям рассудка, что ревность и собственнические чувства легче искоренить теоретически, чем на деле. Ее письма показывают, что любовные увлечения ввергали ее не только в экстаз, но и в агонию ревности, когда она поняла, что «секс это как обоюдоострый меч, он освобождает душу и оплетает ее тысячью нитей» (Цит. по: 1984, рр. 278-279).

Сексуальный радикализм Голдман и ее активное участие в революционном движении принесли ей скандальную известность, но в то же время ее влияние вне узкого круга анархистского движения было невелико. Но Марш утверждает, что она была готова разбираться с фундаментальными проблемами, которые игнорировало массовое женское движение: