Политическая история брюк - [7]

.

Время, когда писались эти строки, напротив, кажется перегруженным всеми пороками: дряхлеющий режим, упадок нравов, скандалы, коррупция и распутство сделали из французов рабов. Образ раба нередко используется в обсуждении одежды: «Слишком долго мы носили одежду, уподобляющую нас рабам, нужна одежда, которая освободит нас от пут, не скрывая прекрасных форм тела», — можно прочитать в Journal de la Société des Arts, издававшемся Обществом искусств, которое объединяло художников, заинтересованных в реформе костюма^{58}. Убедительные аргументы, как показала Николь Пельгрен, привели и врачи, обратившие внимание общественности на вредность определенной одежды, в том числе кюлотов (но также и воротников, подвязок, сабо, одежды с чужого плеча, касок, щелочения белья, некоторых тканей плохого качества). Врачи имеют склонность идеализировать деревню (свежий воздух и здоровые нравы), где можно встретить длинные кюлоты. Утверждалось, что обычные кюлоты лишали мужественности и обладали противозачаточным эффектом: якобы способствуя досрочному взрослению, они мешали нормальному развитию половых органов. Отсюда возникло определенное количество фантазий на тему шотландских килтов, турецких костюмов, римских тог… и парижских булочников, «естественно бесштанных»^{59}. Реформаторы и филантропы, эти врачи, мечтая о просвещении властей предержащих, готовы были действовать любыми методами: образованием, которое будет способствовать возрождению человечества, а также принуждением — за счет новых законов против роскоши. Они сторонники радикальных перемен, и их мечты частично исполнятся.

Брюки-граждане

«Именно в начале революции появилась мода на большие кюлоты — собственно брюки; до этого были кюлоты на подвязках и короткие», — вспоминает Луи Симон^{60}. Производитель кисеи из герцогства Мэн, он, естественно, был удивлен этим феноменом: что это за «мода», которая идет «снизу», противореча доминирующему в общей истории костюма закону, распространяющемуся на все времена, места и слои общества, согласно которому низшие классы должны подражать высшим?^{61} Такое стремление одеваться как сильные мира сего, рискуя натолкнуться на их запреты и потерпеть поражение, поскольку элита постоянно борется с этим риском, часто меняя собственный внешний вид, называют power-dressing — властной агрессивной манерой одеваться. Таким образом, распространение брюк, превратившихся в политический символ, следует рассматривать как крайне важную аномалию, возникшую в контексте революционных пертурбаций и одновременно по-своему способствовавшую их появлению.

20 июня 1792 года останется в истории как «день санкюлотов». Один человек с пикой, забравшись на крышу дворца Тюильри, размахивал перед толпой рваными кюлотами, порванными во время демонстрации, требованием которой было заставить короля надеть красный колпак^{62}. Брюки становятся флагом именно в момент ужесточения революционного процесса. Брюки присваивают себе санкюлоты, мелкие ремесленники, входящие в революционные секции Парижа и революционные комитеты, и носят их вместе с курткой-карманьолой, ставшей популярной благодаря марсельским добровольцам Национальной гвардии (это короткая узкая приталенная куртка с маленькими отворотами, украшенная двумя рядами пуговиц, из сукна), туфлями на шнурках (а не с застежками) и красным колпаком (символом освобожденных рабов), который обернется «фригийским» колпаком Марианны — символа свободы^{63}.

Весной 1792 года этот ансамбль станет знаком для объединения активистов парижских секций и символом санкюлотов в целом. Он представлял рабочих, прежде всего из парижского пригорода Сент-Антуан. Среди парижских санкюлотов много независимых ремесленников со своими лавочками, меньшее количество наемных рабочих и значительная часть рантье и разного рода домовладельцев, особенно среди руководителей движения. Эта социологически и даже политически неоднородная группа, впрочем, была носительницей общего видения мира, в котором центральное место занимают «мечта о равенстве, ставшая былью» и «братство в действии»^{64}.

На празднике свободы, который проводился в Шамбери с 14 октября 1792 года, актер Шенар появляется одетым как санкюлот. Непоколебимый как скала, этот свободный человек носит одежду без завязок и шляпу с кокардой, а не колпак. Он позирует, без пики и с мирным видом, имея в себе что-то от крестьянина на этом пасторальном фоне, который так противоречит урбанистическому ландшафту, привычному санкюлотам. Так был создан определенный стереотип, мало соответствующий действительности, которая была куда разнообразнее. Среди революционеров встречались самые немыслимые крайности: от Марата, склонного нарушать приличия, мастера в области «вестимен-тарного искусства политической провокации»^{65}, до Робеспьера, всегда элегантного и в кюлотах. Этот стереотип позволяет порвать с дореволюционным ве-стиментарным режимом, когда «только класс богатых бездельников определял форму, которую следует придать одежде» и когда мода была законом^{66}. Брюки же напоминают о бедных и ценности труда. Эта довольно примитивная, простая, функциональная и полезная одежда выражает идею равенства (разве они не скрывают телесное неравенство — некрасивые ноги?).