Политическая история брюк - [19]
Шарлье[19] тщетно протестует:
Я не знаю, на какой принцип можно опираться, чтобы лишить женщин права мирно собираться. (Перешептывания.) Если вы не станете оспаривать тот факт, что женщины являются частью человеческого рода, сможете ли вы лишить их этого права, свойственного любому мыслящему существу?
Гражданки, которых этот декрет вынудил молчать, не носили брюк. Но речь Амара — определенно, первый случай использования слова «брюки» в явно антифеминистском высказывании.
После казни Марии-Антуанетты (16 октября 1793 года) были гильотинированы Олимп де Гуж (3 ноября), а затем Манон Ролан (8 ноября) — символ жирондистов. Газеты подвергают их жестокой критике, указывая на то, что они отошли от норм женского поведения. Вдова короля была «плохой матерью, развратной супругой», а Олимп, которая «хотела стать государственным мужем», забыла о «добродетелях, которые подобают ее полу»>{138}. В то же время прокурор коммуны Пьер-Гаспар Шометт, обращаясь к женам якобинцев, угрожает:
Вы будете вызывать интерес и по-настоящему достойны уважения, только если вы будете тем, чем задумала вас природа. Мы хотим, чтобы женщин уважали, поэтому мы их заставим уважать себя>{139}.
Эта реакция сегодня воспринимается специалистами как усиление мужской власти в результате завершения революционного процесса в конце 1793 года. Как если бы восстание западных регионов Франции пошатнуло положение мужчин, суды приходят к решению, что вандейским повстанцам не хватило авторитета и они дали себя увлечь женщинам, желающим защитить священников, отвергающих присягу>{140}. С одной стороны, слабеющая (или рискующая ослабнуть) мужественность, с другой — чрезмерная власть женщин. Стоит ли добавлять, что отстранение женщин от политической жизни противоречило признанию их политического существования, заключавшемуся в том, что их отправляли под нож гильотины решением революционного трибунала? Это противоречие даже вдохновило Олимп де Гуж на написание статьи X своей «Декларации прав женщины и гражданки»: «Женщина имеет право взойти на эшафот, также она должна иметь право взойти на трибуну». После Термидорианского переворота в памяти людей под воздействием классовых предрассудков сохраняется только один образ революционерки — это фигура «гильотинной фурии», «вязальщицы» (второй термин возник позже, в 1795 году)[20]. Весной 1794 года их красный колпак исчезает.
Двойственная вестиментарная развязка
Революционный период сделал моду более могущественной и обогатил новыми понятиями: свободой, прозрачностью, Античностью. Индивидуализм освободил тело от коллективных ограничений прошлого, связанных с рангом и статусом. Конечно, избавиться от социальных различий не удалось, но риск стирания различий будет постоянно заботить консерваторов — как будто новая система таила в себе эту угрозу>{141}. Поскольку четко определенного места у человека в общественной системе координат больше не было, возникла нестабильность, которая вполне соответствует лихорадочному движению моды. Одновременно, поскольку каждое тело теперь было носителем некоторой части суверенности, а индивидуализм по-прежнему грозил превратиться в анархию, усилились контроль и самоконтроль на уровне индивида. Таким образом, только что обретенная свобода заключала в себе парадокс. К этому слову, так часто встречающемуся в дискурсе моды, нужно относиться с осторожностью. Оно может выглядеть как похвала и даже как реклама. Но оно выражает лишь субъективное мнение того, кто его употребляет, и не дает ни одного критерия, который можно было бы счесть объективным. К тому же о свободе для кого идет речь? Ограничений, сопровождающих эту вестиментарную свободу, множество. Так, она подвергается испытанию, сталкиваясь с разными уровнями толерантности и вниманием к целомудрию. Как пишет Антуан де Бек, революция устраивает «большой спектакль прозрачности»>{142}. Начинает цениться легкость одеяния, подобного греческому. Можно ли считать это освобождением? Мы уже знаем, что против этого вполне обоснованно выступала принцесса Оранская. А за несколько лет до этого появятся платья из тюля на очень светлой муслиновой подкладке, под которыми можно будет угадать цвет подвязки. Делая человека видимым окружающим, прозрачность облегчает другим контроль над ним и заставляет его больше контролировать себя (например, это касается веса: в революционной иконографии полные женщины встречаются нечасто). Прозрачность — это еще и откровенная демонстрация женского тела, которая сопровождает медицинский дискурс и активно влияет на процесс оестествления женского пола… Ревнителям порядка становится проще определить пол человека. Это более сильное и более очевидное телесное присутствие, возникшее за счет одежды, которая демонстрирует или намекает на то, что скрывается под ней, сопровождается развитием гигиены: люди чаще пользуются мылом, все больше строится общественных бань, а привилегированный класс обзаводится биде.
«Обратившись около 1789 года к греко-латинскому стилю, порожденному воображением и археологическими изысканиями, костюм в конце концов приходит к римскому академизму, приспособленному к официальным устремлениям новой империи»
