Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы - [115]

Что касается личных позиций, то один и тот же советский лидер в разных обстоятельствах и ситуациях мог выступать то как «умеренный», то как «радикал». Историки уже давно обратили внимание на тот факт, что Орджоникидзе, например, находясь на посту председателя ЦКК, в конце 20-х годов был одним из активных сторонников форсированной индустриализации и борьбы с «вредителями». Однако после перехода на должность председателя ВСНХ (затем наркома тяжёлой промышленности), придерживался иной точки зрения: ратовал за более сбалансированные темпы прироста промышленного производства, требовал прекращения гонений на специалистов и вмешательства карательных органов в управление предприятиями. Сходные метаморфозы можно наблюдать и у Кагановича после перехода его на пост наркома путей сообщения. Ежов, инициировавший ряд дел в защиту хозяйственников в начале 30-х годов, когда он занимал пост заведующего промышленным отделом ЦК, «прославился» как организатор кровавых террористических акций 1937–1938 гг. Молотов был одним из последовательных сторонников снижения капиталовложений в промышленность, что способствовало более сбалансированной экономической политике. В то же время Орджоникидзе требовал новых вложений в тяжёлую индустрию, что отвечало интересам возглавляемого им ведомства, но подрывало экономическую стабильность и способствовало распространению чрезвычайных методов управления народным хозяйством. Подобные примеры можно продолжать.

Особо следует сказать о Кирове, которого многие историки традиционно считают чуть ли не лидером «умеренной фракции». Пока создаётся впечатление, что главной причиной подозрений по поводу реформаторских наклонностей Кирова является его трагическая гибель. В этом случае срабатывают чисто логические построения. Раз Киров был убит, и в результате этого относительно «умеренный» курс 1934 г. сменился явным наступлением террористической линии — значит Киров был одним из столпов «умеренности». Никаких основательных фактов, подтверждающих это точку зрения, однако, не существует. Из известных документов трудно сделать заключение о наличии у Кирова политической программы или хотя бы отдельных политических намерений, отличных от сталинских. Материалы Политбюро вообще выявляют минимальную роль Кирова в деятельности высших органов партийной власти. Крайне редкими были его появления в Москве. Лишь в исключительных случаях подпись Кирова можно найти под решениями Политбюро, принятыми опросом членов Политбюро. Инициативы и предложения Кирова не выходили из ряда инициатив, выдвигавшихся другими секретарями крупных партийных организаций. Он просил о дополнительных ресурсах для Ленинграда, боролся за местные, ленинградские интересы в различных спорных вопросах, защищал своих подчинённых и т.п.

На основе имеющихся фактов инициатором разного рода акций, предопределявших направление политического курса, может быть назван прежде всего Сталин. По его предложениям (в большинстве случаев, можно сказать, приказам) проводились как государственно-террористические акции, так и «реформы». Пока не известно ни одно принципиальное решение, принятое в 30-е годы помимо Сталина, а тем более против его воли. Это не означает, конечно, что вся советская история этого периода предопределялась исключительно личными пристрастиями и представлениями вождя, что он был абсолютно свободен в собственном выборе. Подробное исследование логики решений Сталина, влияния на его деятельность различных факторов — реальных социально-экономических процессов, ведомственных противоречий, позиции советской номенклатуры и т.п. — не входило в задачу данной книги. В ней рассматривался преимущественно один вопрос — о роли Политбюро и отдельных его членов (возможно, «фракций») в принятии политических решений. И пока, отвечая на этот вопрос, можно отметить, что именно Сталин в одном лице представлял собой и «радикальную» и «умеренную» фракции в Политбюро, на счёт которых историки нередко относили решения о поворотах «генеральной линии».

Известные факты и документы позволяют говорить о Сталине как о жестоком, циничном, но достаточно прагматичном лидере. Не останавливаясь ни перед чем на пути к своим целям, предпочитая всем иным методам управления обществом насилие и террор, он был способен осознать и подчиниться некоторым социальным и экономическим реальностям. Проводившиеся по его инициативе политические манёвры, не затрагивая основ системы, позволяли режиму сохранять устойчивость. Расплачиваясь за свои авантюры и преступления жизнями миллионов соотечественников, Сталин сумел до конца своей жизни оставаться не только символом, но и реальным центром особой социально-экономической системы, о сути и предпосылках возникновения которых уже десятилетия спорят историки. В понимании принципов конструирования и поддержания жизнеспособности этой системы Сталин стоял на голову выше своих соратников, что было естественным следствием победы сталинской фракции и отстранения от власти всех сколько-нибудь значительных советских лидеров в 20-е годы.

Взаимоотношения Сталина и его соратников по Политбюро на протяжении 30-х годов менялись. В начале этого десятилетия члены Политбюро обладали относительной самостоятельностью, а само Политбюро ещё можно было рассматривать как орган коллективного руководства. Это предопределялось, вероятно, несколькими причинами. Прежде всего действовала инерция прежних традиций руководства партией. Будучи первым среди равных, вождь должен был считаться как со своими ближайшими помощниками, так и с более широким кругом партийных функционеров, входивших в ЦК и имевших относительную свободу рук на местах. Положение Сталина, только недавно одержавшего победу в длительной борьбе с оппозициями (Троцким, Зиновьевым, Каменевым, Бухариным, Рыковым и т.д.) было ещё не столь прочным, чтобы он мог открыто пренебречь принципами «коллективного руководства». Более того, до тех пор, пока в стране нарастал острейший кризис, вызванный левым поворотом конца 20-х годов, сам Сталин был заинтересован в поддержании прежних традиций руководства, в разделении ответственности между группой вождей.