Полиция - [8]

Оглушенная Виржини пытается заглянуть в глаза мужчине, которого держит за локоть, желая найти подтверждение словам социальной работницы или хотя бы убедиться в том, что он понял, что происходит, но он прячет глаза, смотрит в пустоту с отсутствующим выражением человека, утратившего всякую надежду выжить.

Виржини ведет его на парковку. Аристид успел подъехать ближе к бытовкам. Эрик вылезает из машины, усаживает задержанного на заднее сиденье.

– Ты где была? – сердито спрашивает Аристид с водительского места. – Я тебя везде искал… В этой помойке ничего нельзя найти. Ты не слышала, что я звонил?

Она обходит машину, кладет рюкзак в багажник, садится на свое место у него за спиной. Эрик вытягивает ремень безопасности, чтобы пристегнуть арестанта, держит его, пока Виржини со своей стороны вставляет пряжку в замок.

– Ну что, парень, – поворачивается к таджику Аристид. – Мы тебя, можно сказать, спасли из огня! Хоть спасибо-то скажешь?

Они трогаются с места, разворачиваются, выезжают с территории Центра, оставляя позади дым и шум, снова вдыхая свежий лесной воздух.

Эрик включает радиопередатчик, чтобы отчитаться перед диспетчером.

– ТН12, говорит ТВ12, приняли задержанного, везем в пункт назначения.

– Куда его, в Шарль-де-Голль?[9] – уточняет Аристид.

– Да.

Листья деревьев сияют в свете фонарей, выстроившихся в ряд вдоль лесной дороги.

9

Не надо было делать вид, что ее это заинтересовало. Ей удается овладеть собой уже в районе ипподрома, у въезда для владельцев лошадей. Конечно, в других обстоятельствах она бы возмутилась, но сегодня ей не до того. Они сворачивают направо, на улицу Ферм, проезжают вдоль конюшен, минуют ландшафтную школу дю Брей. Ее больше не волнуют беды этого мира. Машина плавно, медленно проезжает перекрестки с круговым движением, деревья вдоль дороги красиво подстрижены, тротуары вымощены: кажется, что они давно покинули Париж, хотя в действительности они все еще едут по XII округу, вдоль самой его границы. Они не социальные работники, не адвокаты, не врачи. Они – полицейские.

В районе Ножан-сюр-Марн появляются первые частные дома. В животе у Виржини тихо бурчит, тут же накатывает боль, и она морщится в темноте салона. Кажется, что ее желудок мягко сжимает чья-то рука. Ей сейчас не до жалости к иностранцу, она думает лишь о том, что у нее в любой момент может случиться выкидыш. Наверное, начало действовать лекарство, которое она приняла в аптеке. Она не помнит его название и не решается проверить, вытащить баночки из кармана. Ей показалось, что это был антибиотик, но теперь она в этом не уверена. Акушерка, с которой она целый час разговаривала в Центре по контролю рождаемости, рассказала ей так много всего, что она совершенно растерялась. Акушерка говорила о лекарстве, которое не даст микробам попасть внутрь матки во время аспирации, и о другом лекарстве, которое размягчит шейку матки. «Сейчас она твердая, как ваш нос, а станет мягкой, как ваша щека» – пояснила акушерка, касаясь своего лица, жестом иллюстрируя собственные слова. Задержанный поворачивается к Виржини. Что ему нужно? Он хочет о чем-то попросить? Нет. Наверное, он понял, что ей нехорошо, заметил, что она никак не может удобно усесться. Живот снова скручивает, и она натужно улыбается. Ей кажется, что ее вот-вот разорвет. А может, это просто сильный желудочный спазм, отдающий в самый низ живота. Она ничего не ела с полудня. Виржини вспоминает, что лекарство надо было принять во время еды. Просовывает ладонь между сиденьем и спиной, в районе поясницы. В последние дни она ощущала в низу живота боль, как при менструации: акушерка объяснила ей, что матка увеличивается в размере, а сухожилия растягиваются, готовя тело к беременности. Неужели ее тело противится действию лекарств? Неужели до завтрашнего утра ее так и будет раздирать на части от боли? Неужели она так и будет молча терпеть на заднем сиденье? Внезапно колено ее соседа начинает нервно трястись. Да что с ним такое? Ей же сказали, что он спокойный! Его присутствие рядом с ней на заднем сиденье вдруг начинает ей мешать – словно он оказался здесь случайно, словно его здесь не должно быть. Она понимает, что он нравился ей больше, когда сидел в бытовке, опустив глаза. Она отворачивается, пытается читать указатели, огромные плакаты, сулящие невероятные скидки, названия – улица Габриэля Пери, генерала Федерба, Сен-Кантен. Акушерка рассказала обо всем, что с ней произойдет после того, как она окажется в операционной: ей сделают укол, усадят в гинекологическое кресло, усыпят на десять минут и за это время введут ей во влагалище расширитель, затем зонд для аспирации размером с эмбрион, – диаметр зонда, уточнила она, не больше, чем у шариковой ручки. Все, что находится внутри матки, удалят, а затем сделают «сонограммку», чтобы проверить, не осталось ли чего. После этого ее переложат на носилки и перевезут в посленаркозную палату. Виржини поколебалась, но затем все же спросила, что будет потом с эмбрионом. «Продукт аспирации сжигают», – сразу же ответила акушерка, привыкшая к этому вопросу, чуть ли не с нетерпением его ожидавшая. Затем они обсудили контрацепцию, восемь тысяч противозачаточных таблеток, которые женщина принимает в среднем за время активной половой жизни в определенное время дня, поговорили о том, что каждая непременно хоть раз, да забывает про них, и о том, что риск забеременеть увеличен в течение пяти дней до того, как она забыла принять таблетку, и недели после этого. Аристида акушерка называла «ваш партнер», «ваш спутник» и, с лукавой улыбкой, «мужчина, с которым у вас были столь плодотворные сексуальные отношения». Она рассказала Виржини обо всем в мельчайших подробностях. О шапочке, которую ей наденут на голову, о подножках гинекологического кресла в операционной, о круассане с джемом, который ей подадут на завтрак, когда все закончится… Виржини вдруг поняла, какой страх вызывает у нее эта процедура: до сих пор она гнала от себя мысль о грядущей операции, инстинктивно желая защитить себя, не представлять себе этого абстрактного ребенка, ни в коем случае не начинать что-либо чувствовать по отношению к нему. Она притворялась равнодушной, хотя в действительности не могла дождаться назначенного ей часа и мучилась от того, что ей пришлось вытерпеть отведенное законом время на размышления: ей хотелось лишь как можно скорее с этим покончить.