Полицейские и провокаторы - [131]

Бурцева недолюбливали за самонадеянность, тщеславие, подозрительность[646]. Он вел себя бесцеремонно, шел напролом, ни с кем и ни с чем не считался, обманывал, искажал факты, в общении с людьми он не был приятен. Но в результате его добровольного и бескорыстного труда революционные партии очищались от разоблаченных им провокаторов. Его энергией партия социалистов-революционеров освободилась от Азефа, его энергией предотвращено множество преступлений. Следует признать оценку Бакая, данную им деятельности Бурцева, несправедливой. Перед Бурцевым надлежит снять шляпу и низко ему поклониться за результаты его грязной и опасной работы. На счету этого санитара революционного движения самые крупные провокаторы начала XX века, именно ему удалось их разоблачить. Лишь в самом конце жизни он бросил это ремесло[647]. Владимир Львович Бурцев умер на восьмидесятом году жизни в 1942 году в оккупированном Париже от заражения крови: он не обратил внимания на ржавый гвоздь, торчавший из старого башмака и впивавшийся в его ногу. Он бегал по опустевшему городу, нищенски одетый и вечно голодный, и резким, хриплым голосом торопливо выкрикивал мало знакомым прохожим, что Россия пренепременно победит бошей, не может не победить [648]. Простим ему его слабости, читатель.

Для Лопухина и Герасимова разоблачение Азефа не могло пройти безнаказанным. Вопрос о привлечении к ответственности, вернее, о наказании Лопухина всесторонне рассматривался в кабинетах Министерства внутренних дел. У правительства всегда имелась под рукой палочка-выручалочка в виде Особого совещания. Там без всяких доказательств при сговоре членов Совещания в отсутствие обвиняемого можно было приговорить неугодное лицо к пяти годам ссылки. Но в министерстве желали для Лопухина более сурового наказания, его захотели привлечь к суду по статье 102 Уголовного уложения («Виновный в участии в сообществе, составившемся для учинения тяжелого преступления <...)» [649]), по которой он мог получить до восьми лет каторги. Но для этого требовалось доказать «участие» Лопухина в «преступном сообществе».

Его судили 28—30 апреля 1909 года в Особом присутствии Правительствующего Сената с участием сословных представителей (присяжных заседателей). Материалы судебного процесса на первый взгляд представляют чрезвычайный интерес,— в них имеются свидетельские показания Герасимова, Рачковского, Зубатова, Ратаева и Святополк-Мирского. Но при внимательном их рассмотрении убеждаешься, что сведениями, почерпнутыми в них, пользоваться следует с осторожностью. Все показания свидетелей весьма субъективны, противоречивы и преследовали только одну цель — выгородить себя. Показания Зубатова противоречат его же письмам; Рачковский утверждал, что с 1901 года начал в Париже постоянную слежку за Азефом, считая его крупным эсером, и посылал донесения в Особый отдел Департамента полиции Ратаеву; Ратаев же сообщал, что не знал о роли Азефа в партии и так далее [650].

Несмотря на очевидность малой достоверности показаний главных свидетелей, Лопухина признали «виновным в том, что, зная о существовании общества, поставившего целью своей деятельности ниспровержение путем вооруженного восстания, террористических актов, существующего в России, Основными Законами утвержденного, образа правления, принял участие в этом сообществе, выразившееся в том, что он вошел в сношение с этим сообществом, выдал <...)» [651]. Разумеется, это обвинение не могло быть подкреплено вескими доказательствами.

Любопытно объяснение поступка Лопухина, которое он высказал в своем заключительном слове: «Когда Бурцев мне сказал, что он представил революционной партии целый ряд доказательств о службе Азефа в качестве агента и что революционная партия ему ответила, что не может быть агентом человек, который сам участвовал в целом ряде преступлений, я, всегда подозревавший, что Азеф провокатор, не мог этому заявлению не поверить. Может быть, я поверил несколько легкомысленно, но раз я поверил, молчать об этом я не считал возможным, потому что, если бы я молчал после этого, читая газеты о совершении политических убийств и смертных казнях, я бы считал их все на своей совести. Вот почему я подтвердил» [652].

Присяжный поверенный А. Я. Пассовер, защищавший Лопухина, пытался доказать судьям, что подсудимый «пособничал совершению деяния не преступного».

Поэтому оно не может быть наказуемо. Защитник утверждал, что результатом действий Лопухина было всего лишь исключение Азефа из противоправительственного сообщества. В чем же тут преступление?.. Но Лопухина сослали в Минусинск. В 1912 году его помиловали и восстановили в правах. В столицу он не вернулся,— слишком много трагических воспоминаний связывало его с Петербургом. Лопухин поселился в Москве и служил там вице-директором Сибирского торгового банка.

Не прошло безнаказанным дело Азефа и для Герасимова. В конце октября 1909 года его отправили в длительный отпуск с обещанием кресла товарища министра внутренних дел. Но по возвращении из отпуска он четыре года занимал почетную должность генерала для поручений при Министерстве внутренних дел. В 1914 году Герасимова пятидесяти трех лет от роду отправили в отставку и более уже на службу не призывали, даже когда началась война. Свободное время Герасимов убивал игрой на бирже