Полгода из жизни капитана Карсавина - [35]
По-братски тепло приняли штурмана полка Егорову и в штабе дивизии.
— Вам, Аннушка, пока нужно лечь в наш госпиталь, подлечиться, — заключил комдив Тимофеев, — а там видно будет. Решим о вашей дальнейшей судьбе вместе…
Только судьбой пилота зачастую распоряжается не он сам, не какое бы там ни было начальство, а Его Величество случай. Анну Егорову в армейском госпитале не задержали — по-быстрому отправили в Москву, а там, тоже долго не мешкая, медицинская комиссия вынесла приговор, обжалованию который не подлежал: «К летной службе не годна…»
В переполненном, сизом от махорочного дыма вагоне пассажирского поезда, тянущего людей на север — кого после ранения домой, а кого в поисках лучшей жизни в неизведанное, — Анна услышала весть об окончании войны. Сообщение это передали на каком-то заброшенном полустанке, и тогда весь эшелон выскочил на его деревянные мостки и началось такое ликование, на какое только русский многострадальный народ имел право, какое только он и способен был выразить…
— Милая ты моя! — кинулась на шею Анне только что сидевшая напротив ее угрюмая тетка. — Да сколько же у тебя наград-то! Куда ты, родимая, подалась? Поехали-ка к нам, в Сосновку…
— Да че там медаляки эти! — раскупоривая зубами бутылку водки, организовывал застолье безрукий старшина-артиллерист. — Слава богу, живая едет. И то сказать: не бабье это дело — война… Детей нынче рожать надоть — вот забота какая…
Машинист поезда сигналил тревожно — созывал с полустанка последних пассажиров. Наконец все вернулись, разобрались по местам, колеса вагонов застучали, затарахтели, похоже, бойчее прежнего, и уже кто-то затянул во весь голос под гармошку:
И Анна, испытывая радость среди этих чужих, незнакомых лиц, чуточку и сама взгрустнула, пожалев, что конец войны встречает в каком-то прокуренном вагоне, не среди своих однополчан-штурмовиков. «Поди, ведь и забыли, — подумалось невольно, — не до меня им сейчас…»
Анна ошибалась. И в те дни в полку не забыли о ней. Именно тогда командование части еще раз ходатайствовало о присвоении старшему лейтенанту Егоровой звания Героя Советского Союза. Ни год и ни два — двадцать лет! — будет пробиваться это ходатайство, и однажды завершится Указом.
Но это все впереди…
А пока в гимнастерке и кирзовых сапогах шла Анна Егорова проселочной дорогой по родной земле и не верила, что вот вернулась. Быть может, больше всего на свете она и любила эту землю, в которой все прошлое сливалось воедино с будущим. Чудесным и никому неведомым образом земля вызвала к жизни ее маленькое существование, позволила пройти по ней от вечности к вечности, от небытия к небытию и так же чудесно и необъяснимо когда-то призовет обратно, «ибо прах ты — и в прах обратишься…».
МЕЧ РЫГОРА ДОЛЬНИКОВА
Среди лихой пилотской братвы о генерале Дольникове ходили легенды. Рассказывали, будто Михаил Шолохов, услышав историю о необычной судьбе летчика, положил ее в основу своего рассказа о простом русском солдате Андрее Соколове. Неудивительно, что все мы, тогда молодые пилоты, мечтали слетать с генералом. И вот однажды мне повезло.
Стоит ли говорить, как я волновался, устраиваясь в кабине учебно-тренировочного истребителя, как старался тянуть машину в пилотажной зоне на виражах, как тщательно выписывал боевые развороты и петли. Генерал почти не вмешивался в мою работу, только иногда ронял коротко «рано» или «не перетягивай, спокойней». А когда я закончил последнюю фигуру, Дольников пошевелил ручкой управления и сказал:
— Пилотаж хороший. Теперь пикируем. Дай-ка я посмотрю тут одно поле. Наш аэродром стоял здесь когда-то. С него мы уходили в бой…
Позже мне довелось читать фронтовые записи Дольникова. На желтых от времени листках словно замерли мгновения жизни, из которых вырисовывалась трудная судьба этого человека.
Осень 1943-го. Наши войска готовились к прорыву обороны противника у реки Молочная. Прикрывая их с воздуха, летчики эскадрильи Николая Лавицкого делали в день по нескольку вылетов. Когда однажды — уже шестой раз в этот день! — готовились они идти на задание, комэск кроме привычных слов боевого приказа сказал:
— Ни одна фашистская бомба не должна упасть на наши войска. Драться до последнего. Если потребует обстановка — таранить! Враг не должен пройти…
Лавицкий уточнил состав группы:
— Со мной ведомым — Дольников. Слева — пара Сапьяна, справа — Кшиквы. По самолетам!
Вылетели в район Большого Токмака. На этом участке боевых действий немцы летали обычно большими группами, и первым их обнаружил Дольников. Доложив, он принялся было считать вражеские машины: десять… пятнадцать… двадцать…
Комэск Лавицкий передал всем короткую команду:
— Подготовить оружие… — и закрутил свой истребитель навстречу гитлеровцам.
«Пойдем в лобовую», — догадался Дольников. А через фонарь кабины уже отчетливо были видны «юнкерсы». Плотным самоуверенным строем шли немецкие штурмовики — «лаптежники», как их попросту окрестили наши пилоты.
«Значит, вот-вот появятся «мессершмитты», — успел подумать Дольников и тут же услышал:
— Рыгор, не прозевай «худых»! — Это комэск Лавицкий. В бою имя Григорий он произносил по-белорусски.
