Полгода — и вся жизнь - [3]

Дата на открытке свидетельствовала, что с тех пор прошло десять лет.

* * *

Мы пошли туда вместе с Юргеном. Он — с явной неохотой, потому что никогда не испытывал к Камилле симпатии и относился к ней иначе, чем я. Все дело решила приписка о «нескольких милых людях». Юрген всегда был жаден до новых знакомств, которые могли быть выгодны ему по службе. И зачем только я сохранила это приглашение, отчего была так уверена, что оно еще здесь?

В тот вечер много курили. Я смотрела, как Камилла, которая старалась выглядеть моложе своих лет и была одета с несколько сомнительной элегантностью, все время подходила к окнам просторной комнаты, раздвигала шторы и говорила: «Вы позволите, я чуть-чуть проветрю, чтобы мы не устали раньше времени».

Створки окна бесшумно открывались, но потоки прохладного воздуха только разгоняли дым по комнате, не унося его с собой. Камилла, в туфлях на высоких каблуках, спешила снова закрыть окно, и облака дыма опять окутывали костюмы мужчин, с широкими, по последней моде, плечами, и тонкие шелковые блузы дам.

— Чтобы не утомиться, — сказала она опять, когда все давно уже устали, но никто еще не смел в этом признаться.

Ее муж появился поздно, незадолго до того, как все стали расходиться. Кроме Юргена и меня, он никого не знал здесь, и жена представила его, без особой, впрочем, охоты, другим гостям. Было видно, что она не ждала его. Франц Эрб не придал этому, кажется, никакого значения. Он был в хорошем настроении, вел себя со всеми ровно и дружелюбно. В своем оливкового цвета охотничьем костюме и темно-коричневых сапогах со шнуровкой он казался в нашем не слишком оживленном обществе крепким деревом среди редкого кустарника. Сейчас я не могла представить себе, что Франца Эрба уже нет в живых.

Супруги Эрб занимали в то время небольшую квартиру в одном из кварталов безликих новостроек, при виде которых мне всегда становилось не по себе. Дневное освещение парадных, искусственный мрамор лестниц, лифт, где три человека не могли свободно вздохнуть, свет на площадках этажей, который гаснет каждые две минуты, низкие двери с тяжелыми медными задвижками и, естественно, переговорные устройства, делающие человеческий голос похожим на воронье карканье. Дочери Камиллы, самой младшей из троих ее детей, было тогда пятнадцать лет. Она жила с родителями, а два старших сына учились в других городах. Я не думаю, что кроме просторной, традиционно обставленной гостиной, в которой расположилось наше чайное общество, в квартире было много комнат. В лучшем случае еще две-три спальни, кухня, ванная и прочие помещения. Во время утомительно долгих разговоров за чаем я заметила, что в книжном шкафу лежат учебники и тетради. Это означало, что дочери приходилось делать уроки в гостиной. Наверняка, подумала я тогда, какой кичливостью было это приглашение на чай, написанное на дорогой бумаге. Почему бы просто не позвонить и не позвать нас зайти в гости выпить чаю и поболтать.

Правда, я была уверена, что в этом случае мы бы, видимо, никуда не пошли. Юрген наверняка сказал бы, чтобы я, если хочу, шла одна, а его лучше избавить от общения с Камиллой Эрб, лучше уж он останется дома и будет работать. Я пошла бы одна. Может быть. Знаю только, что, не согласись тогда Юрген идти со мной, ничего бы не случилось.

* * *

Я сидела в своей комнате, которая была одновременно гостиной, кабинетом и музыкальным салоном, как я ее иногда больше иронически, чем шутливо, называла. Радость, которую я раньше любила находить в маленьких, невинных удовольствиях, теперь была погребена под грузом последних лет. Я не могла успокоиться, ходила взад и вперед по комнате, держа в руке давнишнее приглашение, и склеивала в памяти осколки воспоминаний. Я даже разговаривала сама с собой.

В ванной я осмотрела ссадину на руке. Она протянулась от локтя до середины предплечья, но, к счастью, была неглубокой. Я смазала ее йодом и мазью, стараясь не глядеть в зеркало. Я знала, что в этот вечер мне вряд ли понравится мое лицо. Мне было жалко разорванного рукава шелковой блузки, которая, к сожалению, была на мне в этот день. Дыру на блузке едва ли смогли бы убрать даже в специальной мастерской. Но я хотела все же отнести ее туда. Покупка шелковой блузки предусматривалась в моем бюджете не часто. Я очень устала и давно хотела лечь спать, свернувшись по детской привычке в кровати калачиком и сложив пальцы в кулаки так, что большой палец оказывался внутри. По данным современной психологии, такая поза указывает на страх перед жизнью, на потребность в защите и на несамостоятельность. Если это верно, то со времени развода с Юргеном у меня было достаточно поводов, чтобы хотя бы частично удовлетворить таким способом эти свои желания и состояния. В ванной было теплее, чем в комнате, где я всегда довольствовалась самым незначительным отоплением. Я вытащила из-под раковины неудобную табуретку и села, плотно сомкнув колени и обхватив голову руками. Мне нужно было еще о многом подумать, но моя голова стала вдруг пустой и отказывалась подчиняться. Я слушала, как капает вода из крана, и не шевелилась. Меня устраивала моя неудобная поза. У меня в последнее время часто возникало желание наказать себя за что-то, а за что, я и сама не очень представляла. Новая волна усталости накатила на меня и теперь уже полностью завладела мной. Согнутая спина слегка покачивалась в такт неглубокому дыханию, и разве что веки не вздрагивали как обычно. Я не думала о Грегоре, который, наверное, ехал сейчас Бог знает куда. Все чаще я думала о том, как приятно не думать о Грегоре. Да, я должна выбросить его из головы, оттолкнуть от себя его руки, его тело. Нужно было наконец решиться на это и холодно сказать ему: «Мне все равно, что ты Грегор. Уходи от меня».