Полет Жирафа - [5]

Поглубже пропасть отыскал

и бросился с обрыва…

Но и тогда ещё не знал

о том, что он счастливый.

И все осталось позади,

не мучит, не тревожит…

Раздайся, небо! Он летит,

хоть он летать не может.

Но он летит, но он летит,

так просто и красиво,

что птицы на его пути

завидуют: счастливый!

И замедляет время бег,

чтоб посмотреть на это.

Летит счастливый человек,

летит над белым светом,

летит он выше облаков,

над лесом, над заливом…

Не верите?

Летать легко.

Труднее быть счастливым.

* * *

Звук не дошёл до тишины,

он где-то пал на полдороге,

и были больше не слышны

его сомненья и тревоги.

Но улица не знала сна,

и вот тогда, молчать не в силах,

заговорила тишина

над звука павшего могилой.

Она над городом плыла,

надежда наша и порука…

И это музыка была,

что в мире недоступна звуку.

Я шагаю в молодость

И пошёл я в молодость.

Шёл и шёл.

Чтоб не заблудиться, спрашивал дорогу.

А вокруг смеются.

Это хорошо.

Значит, моя молодость где-то недалёко.

Я шагаю в молодость.

Прибавляю шаг.

Иногда звоню жене, чтобы не грустила.

Только одного я не пойму никак:

по дороге в молодость убывают силы.

По дороге в молодость горбится спина,

по дороге в молодость ноет поясница.

Кудри осыпаются. Даже седина

из почтенья к лысине склонна расступиться.

Я шагаю в молодость.

Замедляю шаг.

Что-то эта молодость выглядит, как старость…

Эх, дорога в молодость, всем ты хороша!

Но кому готовилась, а кому досталась.

Пришло мгновенье в гости к вечности

* * *

Равнодушно стелется дорога,

только прямо, прямо — и вперёд.

Прошлое кричит вдогонку: «С богом!»

будущее терпеливо ждёт.

Время, время, это неспроста ведь

мы в тебе, как узники в тюрьме:

стоит только буквы переставить —

и уже не ВРЕМЯ, а В ЯРМЕ.

* * *

Прошлое сжимается — горе уходящим!

Очевидно, прошлому зябко в настоящем.

Но и в прошлом прошлому неуютно, плохо,

то не те ему века, то не та эпоха.

Только годы моросят, пролетают мимо…

А о будущем мечта неосуществима.

* * *

Покой, покой, откуда ты такой?

Чего ты ищешь здесь, на белом свете?

Тебе, наверно, нужен свет другой,

а может, даже не другой, а третий.

Но ты молчишь, и всё вокруг молчит.

Какая безутешная картина!

Стоят надгробья в белом, как врачи…

Опять запаздывает медицина.

* * *

Пришло мгновенье в гости к вечности,

расправив пышные усы.

Сидеть бы им до бесконечности

и не смотреть бы на часы.

И ничего, что вечность старая.

Какая старость! Раз живём!

Они б отличной были парою,

но им недолго быть вдвоём.

* * *

Изгибы ли это, изломы пути,

фантазия времени или усталость,

но то, что манило тебя впереди,

в какой-то момент позади оказалось.

А ты не заметил. Нелепый финал

нарушил святые законы природы.

Так быстро ты гнался, что всё обогнал:

и лучшие чувства, и лучшие годы.

Они неподвижно стоят позади,

а ты всё уходишь, уходишь куда-то…

Пора возвращаться на круги свои,

но круги не круги уже, а квадраты.

* * *

Не грусти, что минуты одна за одной

и секунды, и даже мгновения

вырастают стеной у тебя за спиной,

отрезая пути к отступлению.

Пусть и годы проходят, а ты не грусти,

не печалься о прошлом напрасно.

Лишь бы время не встало стеной впереди,

то, что сзади, — оно не опасно.

* * *

Что сказать нашей памяти, ожиданию, нас томящему,

Что сказать нетерпению: когда наконец? Когда?

На суде над прошлым все голоса принадлежат настоящему,

А будущее томится за дверью, и его не пускают в залу суда.

И пока настоящее всё рассмотрит, изучит и вызнает,

И пока сбалансирует шансы возможных побед и потерь,

Гадает за дверью будущее: вызовут или не вызовут?

И смотрит с надеждой будущее на закрытую дверь.

Первые леди

У славного рыцаря Чингисхана

супруга была по прозванию Хана.

Минуя железный еврейский закон,

её подарил ему царь Соломон.

А у Соломона в роскошном серале

жила чужестранка по имени Галя.

Была эта Галя, преданье гласит,

презент Соломону от Древней Руси.

У Чингисхана не нравилось Хане,

она кипятилась: «Эх вы, мусульмане!

Наверное, совесть у вас не чиста.

Почто вы, иуды, распяли Христа?»

Татаро-монголы, в ответ багровея,

кричали, что всё это ваши евреи.

Пришли лиходеи в святые места

и первым же делом распяли Христа.

«Ну, гады! Ну, нехристи? Антисемиты! —

кричала Ханюта, — Вы будете биты!

Пождите, ублюдки! Над Вежей-рекой

покажет вам, ироды, Дмитрий Донской!»

Татаро-монголы опомнились быстро.

Они, мол, и сами почти сионисты.

Не надо их, матушка, сильно корить,

супругу плохое про них говорить.

И Хана смягчилась: «Эх вы, дуралеи,

у вас завсегда виноваты евреи.

Евреи ж спокойный и тихий народ, —

внушает им Хана (конечно же, врёт).

А что же у Соломона в серале?

Для русской боярышни жизнь не сера ли?

Да где там! Как рек праотец Авраам,

Там круглые сутки сплошной тарарам.

Не видано в мире такого базара.

На этот базар приезжают хазары,

торгуются, вроде чего бы купить.

Им главное дело — еврея убить.

И русская женщина пани Галина

с тоской вспоминает свою Украину,

свою незабвенную Древнюю Русь

(как правильно молвить — судить не берусь).

Меж тем Чингисхан, молодой и влюблённый,

отправился в гости к царю Соломону

и лучшую женщину, Хану из Хан,

с собой прихватил благородный пахан.

А царь их не понял: хорошие гости!

Таких бы гостей привечать на погосте.

Но Галя вскричала: «О, нет! То есть, да!

Ведь это же наша родная орда!»

Объятия, слёзы. Татаро-монголы,