Полет орла - [78]

Они поняли и спиной по стене поползли мимо него, бормоча «проше пане, не злобитьца» и, косясь на пистолеты, «тильки осторожно»… Когда оба грабителя оказались у лестницы, Сеславин быстро шагнул за ними и наименее больной ногой дал кому-то из них сильного пинка. Лестница была узкая. Сцепившись между собой, парни с грохотом покатились по ступенькам вниз. После чего Сеславин выстрелил из одного пистолета им вслед.

Тут же поднялся шум во всех комнатах для проезжающих и на хозяйской половине. «Мойше Зельцер, цо же у вас по ночам штреляют?» Кто-то громко заговорил по-польски, по-русски и по-еврейски.

Сеславин вошел в свою комнату, убрал пистолеты и лег в постель. Оставшуюся часть ночи бывший командир Сумского гусарского полка спал довольно спокойно. А Васька из села Федоровского, взятый для услуг, даже не проснулся.

После границы Пруссии стало теплее. Грустная, примораживающая по ночам славянская осень словно отступила. Здесь, в городках с черепичными крышами, только начал приобретать лиловый оттенок вьющийся по кирпичной стене, широколиственный плющ. И еще снимали в садах румяные яблоки и сизые сливы.

Проезжая на мальпосте эти места, Сеславин вспоминал недавний гул канонады и особый тревожный дух войны. И вот теперь всего этого словно и не бывало… Надолго ли? Во всяком случае, после попытки Наполеона снова захватить власть, после битвы при Ватерлоо, в Европе, поделенной Священным союзом Австрии, Пруссии и России, установилась довольно устойчивая, хотя и душная тишина. Окончательно побежденный корсиканец под строжайшим надзором англичан мрачно наблюдал лишь холодные волны Атлантики с крошечного скалистого островка, ставшего его последним жилищем.

Запестрели ухоженные лужайки. Дороги, вымощенные крупным булыжником, зато без грязи, ухабов и буераков, потряхивали пассажиров в мальпосте. Вдоль магистральной дороги красовались живописными вывесками приветливые гостиницы и кабачки, около которых собиралось немало инвалидов, безруких, одноногих, опирающихся на самодельные костыли и раздраженно стучавших корявыми протезами. Красное вино – единственное средство, утешавшее теперь некогда победоносных и самонадеянных победителей Европы, наполеоновских ветеранов.

Прибыв во Францию, Сеславин прежде всего отправился в крепость Мобеж – штаб-квартиру русского корпуса графа Воронцова, оставленного здесь по условиям Парижского мира. В Мобеже находился старинный друг Сеславина – еще по первому совместному походу, когда оба они были поручиками, – Лев Александрович Нарышкин.

Встреча со старым товарищем была необычайно радостной, утешительной и долгожданной. Лев Александрович так же, как и Сеславин, стал генерал-майором, командовавшим в составе корпуса казачьей бригадой. Столь давно находившиеся в разлуке друзья, после дружеских объятий и множества взаимных вопросов, провели целую ночь в самых серьезных разговорах. Нарышкин расспрашивал о новостях в России – светских, придворных, политических и военных.

Сообщая про новое в России, Сеславин рассказывал Нарышкину, что Аракчеев в большой силе при царе (просто на удивление: будто бы вернулись павловские времена пудреных кос, буклей, эспантонов, прусского «журавлиного» шага и ботфортов a la Friderich). Военная служба все более делается схожа с танцмейстерской наукой. В своей страсти к красоте фрунта нынешний царь даже превзошел своего удушенного отца.

– Его Величество желает, – говорил Сеславин, – чтоб все полки ходили одинаково и по ровному числу шагов в минуту. Когда гвардия марширует, начальник гвардейского штаба становится подле государя, держа в руках секундные часы и высчитывая по ним шаги. Израненные в битвах ветераны, спасшие Россию, вынуждены уступать место «экзерцирмейстерам», до тонкостей овладевшим искусством ровнять носки.

Излив горечь по этому поводу и утолив бессильное возмущение, повздыхав о личной, никак не складывающейся жизни, друзья с сожалением расстались. Сеславин проехал всю Францию, прежде чем добрался до Баррежа, прославленного целебными источниками. В этом южном городке в узкой долине Пиренеев он провел несколько месяцев. Лечился настойчиво и долго. Семь ран почти не беспокоили, но восьмая – где была раздроблена кость – время от времени открывалась и причиняла ему страдания.

Однажды, после принятия минеральной ванны, Сеславин подошел к лавочке, торгующей табаком, трубками, разнообразными сувенирами для лечащихся в Барреже. Хозяйка лавки, высокая красивая женщина лет тридцати, с темно-смуглой, почти оливковой кожей, выглядела суровой, даже надменной, что совсем не характерно для торгашей, старающихся любезностью и лестью привлечь больше покупателей. Сеславин, раньше никогда не куривший, купил себе трубку с длинным чубуком и вечерами начал покуривать. Когда он подходил к табачной лавке, хозяйка, продавая ему табак, пристально смотрела на него огромными черными глазами.

Траурная косынка, всегда накинутая на ее гладко причесанную, глянцевито-черную голову, и серебряное кольцо на среднем пальце левой руки говорили – по местным обычаям, что это вдова.

И вот однажды кроме ничего не значащих слов, употребляемых при общении с покупателем, хозяйка-вдова неожиданно спросила Сеславина: