Полет орла - [60]

Тяжелая рана в плечо, полученная при взятии Вильно, долго не заживала. Сеславин обладал могучим здоровьем, однако и ему понадобилось значительное время, чтобы занять свой пост командира Сумского гусарского полка. Сумской полк входил в корпус Витгенштейна, назначенного после смерти Кутузова главнокомандующим.

Известие о неизлечимой болезни великого полководца опечалило многих русских офицеров. Передавали негромко, но настойчиво, как произошло с ним прощание императора Александра. Последние месяцы, вдобавок к болезни, у Кутузова было немало столкновений с новыми ставленниками императора во главе русской армии. Многие из них были против продолжения необычайно нужной и полезной разведовательной и боевой деятельности «летучих» отрядов. Кутузов по мере сил поддерживал геройские кавалерийские рейды Дениса Давыдова и Александра Фигнера. Однако такие одиозные лица в руководстве русской армии, как, например, Винценгероде, испортили старому фельдмаршалу много крови, пользуясь поддержкой императора, который в связи с этим часто выражал Кутузову свое неудовольствие.

И вот, в хмурый и дождливый весенний день в маленьком прусском городке Бунцлау умирал старый фельдмаршал, изможденный болезнью и явной немилостью царя, бывшей для него необычайно обидной. Немецкие врачи разводили руками: они ничем не могли помочь. Почти никого не находилось около чистенького домика, в котором лежал Кутузов. Возле крыльца стояли часовые, в доме на цыпочках ходили доктора.

Внезапно показался конный эскорт лейб-гвардейских гусар. За гусарами ехала закрытая карета. Позади нее еще одна группа кавалеристов. Карета остановилась, из нее вышел император Александр. По-православному обычаю, царь явился проститься со своим старым полководцем. Приказано было никому не сопровождать императора, а всем, находившимся в доме, выйти. Александр остановил врача. «Сколько ему осталось?» – спросил он по-немецки. «Совсем немного, Ваше Величество. Может быть, минуты». – «Он в сознании?» – «О да, агония еще не началась».

– Всем покинуть дом, – прошипел адъютант, прикрывая за императором комнату, в которой находилась постель умирающего. Возле постели на столе стояли иконы. Какие-то склянки с бесполезными лекарствами. Горела свеча в серебряном шандале.

Царь сел на стул возле постели. Лицо Кутузова было желтовато-бледно, а белые волосы почти сливались с белизной подушки. Единственный глаз старика встретил вошедшего осмысленно и спокойно. Царь молчал. Молчанием же сопровождал его появление умирающий. Наконец Александр наклонился близко к лицу Кутузова и спросил еле слышно:

– Простишь ли ты меня, Михайло Илларионович?

– Я вас прощаю, государь, – отчетливо ответил Кутузов. – Но… простит ли вас Россия?.. – Он тяжело дышал, хотя лицо его не выражало страдания.

Император медленно поднялся и, не оборачиваясь, вышел. Также медленно он сел в карету. Адъютанты и всадники заняли свои места. Император уехал. Врачи возвратились к умирающему. Но за тонкой деревянной стеной комнаты, где лежал Кутузов, находился молоденький дежурный офицер. Он то ли не услышал приказа царя всем покинуть дом, то ли остался намеренно. И среди русской армии навсегда осталась эта неприятная для царя сцена, хотя имени подслушивавшего офицера не установили.

Горестная весть о столь великой для русской армии и всего Отечества утраты отозвалась в душе Сеславина глубокой печалью. Он всю жизнь вспоминал обед у Кутузова, который пригласил его к себе после сражения под Ляховом, где наполеоновский генерал Ожеро впервые сдался соединенным отрядам Сеславина, Давыдова, Фигнера и Орлова-Денисова.

По своему обыкновению, «летучий» отряд Сеславина, которым теперь являлся весь Сумской гусарский полк, первым приближался к Дрездену. Как и в дни Отечественной войны, отряд Сеславина направлялся для наблюдения за действиями французов. Не рассматривая сумских гусар лишь как средство разведки, Сеславин по пути к селению Гипперсдорф обнаружил и лихой гусарской атакой рассеял полк неприятельских драгун, а также заставил отступить пехоту, почти не оказавшую сопротивления.

Выполнив задание командования, Сеславин присоединился к авангарду корпуса Витгенштейна, подошедшего к Дрездену. Объединившись с гродненскими гусарами, полк Сеславина стремительно напал на французских драгун Мюрата, которые не выдержали яростной рубки русских гусар и, отступив со значительными потерями, оставили четыре орудия.

– Ну, скажу вам, друзья мои, – заявил на биваке товарищам штабс-капитан Куманьков, старый рубака с вислыми усами и шрамом через весь лоб. – Наш новый командир, хоть и прослыл в прошлую кампанию героем, однако нисколько славу свою не уронил в первые же дела наши за рубежом матушки-России. Эк, выстроил атаки, а? Как на уездных учениях: спокоен, хладнокровен и в атаке среди первых. А ведь Сеславин-то конноартиллерист, а не гусар.

– Так что ж, он в своем «летучем» отряде весь ретирад Бонапарта по Смоленской дороге только и охаживал кавалерийскими набегами. Ему учиться конным атакам не надо, – высказался Лунько, молодой, курчавый поручик, сидевший у костра с левой рукой на перевязи и не пожелавший остаться в лазарете.