Полет лебедя - [5]

Йоргенсен с отвращением хмыкнул и, взяв полотенце, направился к реке. Но Анна-Мария сидела с открытым ртом, застывшим на полпути от крика к улыбке.

— Мама, сегодня я отправляюсь в Копенгаген! — кричал мальчик, борясь с приступами боли, блуждающими по позвоночнику— Прошлой ночью я все обговорил со старым Клаусом, и он пообещал оставить мне местечко в дилижансе.

— Но Копенгаген! Это же так далеко! Может быть, ты лучше отправишься в какое-нибудь другое место, поближе?

— Нет, мама. Все знаменитые люди живут в Копенгагене! Я вернусь, ты же знаешь, как только стану великим. Я много молился и уверен, что Бог хочет, чтобы я отправился в Копенгаген. Он послал Иосифа и Марию в Египет, спасая их. Мне тоже нужно убежище.

Дряблые губы Анны-Марии задрожали. Как ужасно слышать, что ее сын говорит об убежище, словно загнанный зверь! Она беспомощно смотрела, как он рылся в шкафу в поисках свежей рубашки. Нет, она должна что-то придумать, чтобы отговорить его от этой затеи. Но ее мозг был таким же вялым, как и враз ослабевшие руки. Временами Ханс проявлял удивительное упорство и силу воли, и ничего не могло поколебать его. Например, он твердо отказался вернуться в начальную школу после того, как учительница дала ему оплеуху. Он отверг карьеру ткача после неприятного столкновения с грубыми мужланами в магазине, хотя до этого матери пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить его стать подмастерьем. И он всегда настаивал твердо и непоколебимо, что должен стать актером.

— Но… — сказала Анна-Мария, — но… — она не могла больше выдавить из себя ни одной членораздельной фразы.

— Говорю тебе, мама! Однажды ты будешь гордиться мной!

Ханс Кристиан продекламировал:

— Мое имя будет на устах у каждого в Дании. И тогда ты сможешь сказать: «Человек, которого они приветствуют, мой сын!» Как тогда ты будешь горда, мама! К тому времени ты каждый день будешь носить зеленое шелковое платье.

Анна-Мария неуверенно кивнула.

— Да, но…

— Позволю себе заметить, что даже великие люди должны время от времени заполнять желудки, как и все остальные, — произнес Йоргенсен, появляясь в дверях. — Ты дашь нам завтрак, жена, или будешь сидеть и бормотать: «Да, но…»

— Ты — не верующий! — воскликнула женщина, но все же поднялась, обмотала фартук вокруг обожженной руки, сняла чайник с камина и разлила черную вязкую жидкость по кружкам. Затем из буфета она достала хлеб и разломила его на две части. Завтрак был готов.

Йоргенсен уселся и начал есть, издавая громкие чавкающие звуки. Он мочил большие кусочки хлеба в кофе и отправлял их в рот. Анна-Мария сидела на стуле, подперев рукой подбородок.

— В Копенгагене живет король, — мечтательно произнес Ханс. — Когда каждый вечер я буду выступать на сцене Королевского театра, он будет приходить, садиться в свою ложу, кивать мне и бросать к моим ногам розы.

— Более вероятно, что тебя закидают тухлыми помидорами, — пробормотал с набитым ртом Йоргенсен.

Ханс повернулся к матери с болью в глазах, надеясь, что она успокоит его. Но ее взгляд остался прикован к своей чашке с кофе.

— Я ничего не знаю об актерах, Ханс Кристиан. Я думаю, что актерская жизнь плохая. Они будут пороть тебя и морить голодом, чтобы сделать гибким, они заставят тебя есть масло, чтобы сделать твои конечности мягкими.

— Нет, мама, я не собираюсь становиться канатоходцем. И я достаточно гибок для актера. Я смогу танцевать как эльф, если только кто-то научит меня этому.

Он бросил хлеб на стол и начал скакать по комнате, от чего посуда в буфете пришла в движение. Анна-Мария поймала его за руку, заставив остановиться.

— Я знаю, что хорошо для тебя, Ханс Кристиан! Ты должен стать портным! Ты шьешь одежку для своих кукол такими аккуратными стежками. Этим ремеслом можно хорошо заработать. Посмотри, как идут дела у герра Дикманна. Он живет на Кросс-стрит, и у него самое большое окно в городе. Если бы только ты смог стать таким!

— Нет! Я уже говорил тебе, я не буду портным! — кричал мальчик, подобно капризному ребенку, в приступе ярости.

— Ты пытаешься заставить меня ходить в школу, чтобы учиться тому, чему мне не надо учиться! Ты говоришь мне, что я должен стать портным, когда я поэт! Я сказал, что буду актером! Актером!

Он сел обратно за стол, уронил голову на руки и отчаянно зарыдал.

Пекарь-сосед, открывая дверь своего магазина, посмотрел в направлении дома Йоргенсена и передернул плечами. Затем он глубоко вдохнул свежего утреннего воздуха и направился назад замешивать тесто для хлеба. Старая бабушка ускорила свой шаг. Она не забыла своего обещания прийти сегодня пораньше, несмотря на то, что в больничном саду ее ждала работа. Дела Ханса были неважными. Судя по звукам, доносившимся из маленького домика Андерсенов, кризис уже разразился.

Ее глазам предстала знакомая картина. Йоргенсен уже покончил со своим завтраком и сидел у верстака, что-то насвистывая себе под нос. Единственное, что его интересовало в жизни, — набитый живот. Анна-Мария убирала со стола, а мальчик продолжал рыдать.

Бабушка положила руку ему на плечо, и он, подчинившись этому нежному прикосновению, послушно открыл глаза. Она отвела его к кровати и усадила. Затем старушка привела Анну-Марию и посадила ее рядом с Хансом. Сама же устроилась между ними, взяв руку каждого из них, и ласково произнесла: