Полёт - [21]

— Улыбочка с тебя-то соскочила, — сказала Лиза.

— Это потому, что я огорчился из-за тебя, — я подумал: до чего тебя могут довести разрушительные инстинкты?

Лиза иногда уезжала из дому — не так, как Ольга Александровна, а по-иному, тщательно подбирая необходимые именно для этого путешествия вещи, всегда одна, и бывала в отсутствии обычно месяц или полтора, но за это время она не давала о себе знать, и что с ней происходило, оставалось неизвестным. Затем она возвращалась — совершенно такой же, какой уезжала, настолько не изменившейся ни в чем, даже в цвете лица, что можно было подумать, будто она никуда не ездила. Иногда она не брала с собой почти ничего, это значило, что она просто на некоторое время переселялась на свою квартиру, которую ей давно снял Сергей Сергеевич и о которой, кроме них двоих, никто не знал. Однажды, в один из таких периодов, она столкнулась на улице с Ольгой Александровной, которая удивленно на нее посмотрела и потом попросила ее подтвердить, что она не грезит. — Нет, Оля, — сказала Лиза со своим всегдашним спокойствием, — нет, ты не грезишь: хочешь разгадку? — И она объяснила, что вернулась в Париж полчаса тому назад, оставила вещи на хранение и хотела кое-что купить, прежде чем вернуться домой. Она прибавила, что будет к обеду, поцеловала сестру и исчезла.

Ольга Александровна, вернувшись, сказала Сергею Сергеевичу, что встретила Лизу. — Представь себе, Сережа, она только что приехала, ну, прямо с поезда… — Потом она сказала, усевшись на ручку кресла, в котором Сергей Сергеевич читал газету:

— Ты знаешь, Сережа… ты никогда не задумывался над тем, что у Лизы может быть своя жизнь, о которой мы ничего не знаем? Я не говорю о сегодняшнем случае, здесь все ясно, это пустяки, а вообще?..

— У каждого из нас своя жизнь, Олечка. Говоря философски, конечно.

— Ну да, но разная.

— Чем ты делаешься старше, тем глубокомысленнее, Леля.

— Нет, Сережа, серьезно, — нетерпеливо сказала Ольга Александровна. — Ну, вот ты весь как стеклышко. У тебя нет ни пороков, ни увлечений, ты такой добрый, снисходительный и хороший, без единого недостатка, так что с души воротит, — но это уже другое дело. Но вот, у тебя второй жизни нет. А у нее?

— В этом смысле, Леля, она прозрачнее всех; нет, я не думаю.

— Мне кажется удивительным, — сказала Ольга Александровна, — что она не выходит, например, замуж, ведь это неестественно.

— Для одних неестественно, для других естественно.

— Машина ты, а не человек, — сказала Ольга Александровна со вздохом. — Довольно милая машина, но машина.

— Игра рефлексов, Лелечка. Ты о теории рефлексов имеешь представление?

— По правде говоря, очень смутное. Ты хочешь мне прочесть лекцию по этому поводу?

— Если это тебя интересует.

— Ну, расскажи, — сказала Ольга Александровна.

И, таким образом, разговор о Лизе превратился, действительно, в лекцию о рефлексах. Когда Сергей Сергеевич кончил, Ольга Александровна сказала:

— Какой ты мог бы быть интересный человек, Сережа.

— Не в твоем смысле, Лелечка.

— В том-то и дело, — сказала она. Лиза, действительно, пришла к обеду, после которого Ольга Александровна уехала в город и Сергей Сергеевич остался с Лизой вдвоем и не задал ей ни одного вопроса, — как он вообще поступал обычно. Он знал, однако, что у Лизы не могло не быть второй жизни, но он никогда не сделал ей на это ни одного намека и всегда внимательно, с детской доверчивостью в глазах, слушал ее рассказы о том, какая была погода в Швейцарии или волна на Ла-Манше. И хотя Лиза знала цену этой доверчивости, она все же чаще всего поддавалась ее успокаивающему действию. Так, однако, бывало не всегда, и ее иногда прорывало. И однажды, после поездки в Швейцарию, из которой она — в первый и последний раз за все время — вернулась взволнованной и злой, она говорила Сергею Сергеевичу о том, что снег в Межеве был рыхлый, что лыжи плохо скользили, что вообще все было неприятно. Он качал головой, сохраняя блаженное выражение лица.

— А я знаю, что ты думаешь, — сказала вдруг Лиза, прервав себя.

— Это так нетрудно, Лиза.

— Нет, не то, что ты думаешь, что я думаю, что ты думаешь.

— Постоянное чтение Достоевского вредит твоему стилю, Лиза.

— Нет, не это. Ты думаешь: сколько у меня было любовников? Да?

— Не взводи на себя поклепа, Лизочка, — сказал Сергей Сергеевич. — Я думаю, что тебе надо отдохнуть. Идем, моя девочка.

Он поднял ее на руки и понес, и тогда Лиза, уткнувшись головой в его грудь, вдруг заплакала и стала гладить рукой его бритую щеку.

И теперь, вспоминая все это, Сергей Сергеевич думал, что его жизнь сложилась с трагической неудачностью и что в самом главном ему не было счастья. Ольга Александровна, которую он вначале страстно любил и к которой до сих пор относился, как к испытанному другу, — он никогда не говорил с ней о разводе и всегда давал ей понять, что, что бы ни случилось, у нее есть дом, муж и сын и на это она может всегда рассчитывать одинаково и в периоды короткого чужого счастья, и в минуты разочарования и отчаяния, — эта Ольга Александровна давно ушла от него, и он не сумел ее удержать. Затем — Лиза, которую он действительно любил и над которой у него тоже не было никакой власти, в один прекрасный день и она могла уйти от него, как ушла до этого ее сестра. — А я стоял бы на пороге моего дома, который она покидает, как вечно провожающая и благожелательная тень. И вот это, что-то, — продолжал он думать, — то самое, что дано Феде Слетову и в чем мне было отказано.