— О, Джун, прекрати, прекрати сейчас же! Я не могу больше слышать этого слова. Ты — не напарник. Ты — моя любовь. Я никому не говорил этого, Джун. Не говорил даже тебе, любимая моя. Во мне все время сидело какое-то дурацкое убеждение: стоит произнести это слово, и ты, уверившись в моих чувствах, опять уедешь, чтобы продолжить эту идиотскую игру в надежды, будущие встречи, радость ожидания… Помнишь, что ты тогда говорила? Джун, любимая моя, я не могу окружить тебя роскошью, но я предлагаю тебе мою любовь, жизнь, полную ярких впечатлений, путешествия и свою абсолютную поддержку во всем. Любимая моя, прежде всего — ты и я. Потом дельфины. Ты ведь знаешь: они — часть нашего союза. О, Джун, почему ты плачешь?
Она бросилась в его объятия, потоки слез текли по ее щекам.
— Это слезы печали, которые копились во мне с того времени, когда я уехала от тебя, когда сомневалась в твоей любви. Но теперь это слезы радости и счастья.
Бретт привлек ее к себе и долго не отпускал, слушая гулкие удары ее — своего? — сердца. Потом он отстранился и, напряженно вглядываясь в залитое слезами лицо, спросил:
— Значит, ты скажешь «да»?
— Ты просишь меня выйти за тебя замуж? — просияв улыбкой сквозь слезы, уточнила Джун.
— Разве вы не знаете мой принцип, миз Джун: все или ничего?
— Тогда я выбираю «все». Да, да, да!
— А мне теперь придется здорово потрудиться, чтобы убедить тебя, как я был не прав, когда думал, что с тобой можно обращаться, как с дельфином, или жить без тебя, отдавая душу только дельфинам.
И Бретт поцеловал ее так, что Джун забыла обо всем на свете, только билась в голове одна-единственная мысль: пусть это никогда не кончается, никогда, никогда…
