Полет бабочки. Восстановить стертое - [24]

Они что, боятся, что я тут же это зеркало разобью и с отчаяния себе вены перережу?

Пришлось идти на шантаж.

Во время очередного обхода я набралась наглости и заявила врачу, что не буду принимать никакие лекарства и уколы не дам себе делать, пока не принесут зеркало. Врач нахмурился. Мне показалось, что сейчас скажет что-то вроде «ну и фиг с тобой, не принимай», но он, подумав немного, повернулся к моей молоденькой соседке с сотрясением мозга:

— Ирочка, дайте, пожалуйста, зеркало, — и добавил, обращаясь к медсестре: — А ты, Катя, сбегай за валерьяночкой. Пригодится.

Ирина, пряча глаза, достала из тумбочки пудреницу и протянула мне.

Где-то в глубине души пряталась робкая надежда, что, может, все не так страшно, как кажется. Но действительность оказалась намного хуже, чем самые мрачные предположения.

Из маленького зеркальца на меня смотрела страшная рожа. Если б увидела такое в темном переулке, тупо подумала я, то, прежде чем залиться слезами, умерла бы со страху.

Косые шрамы пересекали лицо и шею, стягивая и уродуя их. Надломленные края кости на лбу выровнять не удалось, они так и срослись — где впадиной, где бугром. Скулы, левая глазница, нижняя челюсть — все это было сломано и тоже срослось кое-как. Левый глаз словно выглядывал из какой-то косой щели. Сломанный нос провалился вовнутрь, как у сифилитика. Порванная и криво сросшаяся нижняя губа свисала уродливым валиком. Вдобавок от доброй половины зубов остались одни пеньки.

Медсестра Катя принесла стаканчик с валерьянкой. Я выпила залпом, продолжая таращиться в зеркальце. Рожа словно гипнотизировала меня, притягивала к себе. Слезы катились по щекам, капали на казенную бурую пижаму, я и не думала их вытирать. Врач погладил меня по плечу:

— Пойдем в ординаторскую, поговорим. Там сейчас нет никого.

Шлепая огромными казенными тапками неопределенного цвета, я вышла за ним в коридор.

— Мариночка! — подбежала ко мне с поста медсестра Вика. — Там опять этот звонил. Ну, тот самый. Спрашивал, нельзя ли тебя навестить. Сказал, что еще позвонит.

К великому разочарованию — моему, а также врачей и следователя, выяснилось, что мужчина, интересовавшийся моим самочувствием, — всего-навсего тот, кто нашел меня на дороге и привез в больницу. Очень смутно прорывалось сквозь темноту: кто-то берет меня на руки и несет… Мне очень интересно было, какой он. Представлялся, разумеется, прекрасный принц. Молодой, высокий, красивый. И конечно, сильный. Хотя меня, с моим ростом и весом, вполне мог унести и плюгавый коротышка. Однако подобный вариант казался мне оскорбительным. Разумеется, мне очень хотелось увидеть моего спасителя, и я вполне допускала, что раз он звонит и справляется обо мне, то, может, и навестить захочет. Чего там греха таить, и лицо-то мое в первую очередь интересовало меня как раз в связи с подобным развитием событий. А то ведь придет (вдруг!), посмотрит и… И убежит с криками ужаса. Или посидит, мужественно сражаясь с тошнотой, минут пять, после чего и звонить перестанет.

Кроме моего таинственного спасителя никто меня не искал и никто обо мне не спрашивал. Приходил молодой рыжий милиционер в штатском, старательно и безуспешно пытался что-то у меня выведать. По его словам выходило, что в Сочи отправили по факсу два моих снимка, но, как и следовало ожидать, никто меня по ним не узнал: ни бывший муж, ни бывшие сослуживцы. Поэтому вопрос идентификации моей личности оставался открытым.

И надо ж такому случиться, что именно в тот момент, когда я наконец обнаружила, во что превратилась, мой прекрасный принц по имени Андрей Ткаченко захотел увидеть меня воочию. Вика стояла и смотрела на меня выжидательно, а у меня от отчаяния просто слов не нашлось. Я только рукой махнула безнадежно, нисколько не задумываясь, как именно этот жест поймет Вика.

Врач привел меня в ординаторскую, закрыл дверь, усадил в кресло, сам подошел к стенному шкафчику. Достал бутылку с прозрачной жидкостью, плеснул в мензурку, разбавил водой из графина, протянул мне.

— Спирт? — поморщилась я, почуяв привычный запах, напомнивший о бесконечных инъекциях.

— Пей давай.

— А разве мне можно?

— Раз выжила, теперь можно. В небольших количествах. Только ничего паленого. И не курить. Куришь?

— Не знаю, — пожала плечами я. Курить не хотелось, да и сигарету в своей руке я совершенно не представляла. Вздохнув поглубже, я одним глотком выпила содержимое мензурки. Закашлялась, помахала перед лицом рукой, скривилась, от чего лицо сразу напомнило о себе тянущей болью.

— Не тянет — значит, не куришь. Слушай меня внимательно.

Врачу-травматологу, которого звали Виктор, Виктор Алексеевич, неделю назад исполнилось тридцать два. Молодой еще, но, судя по всему, повидал немало. Взгляд суровый, хотя и видно, что жалеет меня. Интересно, было ли в его практике что-нибудь подобное? Человек, потерявший разом все — и внешность, и память. А вместе с этим и всю свою жизнь. Я еще довольно смутно сознавала тогда, что в один момент оказалась заброшенной на самое дно. Ему предстояло объяснить мне это — правдиво и жестко, если не жестоко.

— Марина, я скажу тебе откровенно. Твое лицо — да, это ужас. Но другого выхода не было. Его собирали по кусочкам, на живую нитку. Торопились. Что вышло, то вышло. Пластиков рядом не имелось. Да если б и были… Не до них тогда было. Самое страшное, Марина, не это. Лицо… Ты с этим свыкнешься. Другие… Другие тоже привыкнут. Скажи, что ты будешь делать, когда тебе надо будет уйти из больницы? Тебя не смогут здесь держать долго. Максимум еще неделю. У тебя ведь даже полиса нет. И счет выставить некому. Не тебе же. Твою личность до сих пор официально не установили. У тебя нет документов, ты ничего не помнишь, тебя никто не ищет.