Полет бабочки. Восстановить стертое - [18]

— Нет, у нее светлее, — возразил Андрей. — Я точно помню. Эти хоть и мокрые, но все равно. А почему именно ее? Мало ли кто здесь ходит?

— Ага, вот прямо стадами и ходят. Так и шастают. Никакого пакетика нет? — Кречетов вытащил записную книжку, вырвал листок и завернул в него прядь волос. — А можно определить, сколько они здесь пролежали?

— Это ты Экспертизу Ивановну спрашивай, — отозвался следователь. — Но в принципе можно. Примерно. Как знать, может, это и следочек.

Андрей только головой покачал.

«Следочек»! С ума сойти можно. Как в кровавом романе. Прядь волос убийцы, зажатая в кулаке жертвы. Делать им больше нечего, честное слово.

Когда они спустились вниз и вышли на дорогу, стряхивая снег с насквозь промокших ботинок, Андрей вдруг совершенно неожиданно для себя спросил:

— А навестить ее можно?

— Кого? — не понял Кречетов.

— Ну… Женщину эту, — смутился Андрей.

— Зачем?

Андрей пожал плечами. Он и сам не знал, зачем. Более того, он не представлял даже, как у него это вырвалось. И не собирался он ее навещать. И не думал даже об этом. Ну, жалко, да. А навещать-то зачем?

— Она в коме, в реанимации лежит.

— Ее… не изнасиловали?

— Нет. Никаких следов.

— Как, вы сказали, ее зовут?

— Слободина Марина Сергеевна. И все-таки зачем вам?

— Не знаю! — огрызнулся Андрей, злясь и на него, и на себя самого. — Просто так. Свечку поставить. За здравие.

— А-а, — протянул Кречетов. — Понятно. Только не факт, что ее действительно так зовут, я же вам говорил.

На самом деле Андрей никогда никаких свечек не ставил. Он и в церкви-то за всю свою жизнь был раза два, на экскурсии. Причем один из этих двух раз — в Исаакиевском соборе. Когда там еще показывали маятник Фуко, демонстрирующий вращение Земли. Опять само собой вырвалось. Словно кто-то посторонний его языком ворочал.

* * *

Я открыла глаза, ожидая увидеть привычную черноту, чуть светлее слева. Наверно, там было окно, оттуда тянуло холодом. Но сквозь противный, как тошнота, туман вдруг проступили мутные очертания шкафа у стены и каких-то трубок прямо перед носом.

— Я… ви-жу, — с трудом прошлепала я огромным железобетонным языком и услышала свой тихий хриплый шепот. Пошевелила руками, ногами — тело отозвалось болью, но пальцы двигались.

«Значит, позвоночник цел», — с каким-то тупым спокойствием подумала я и как-то совершенно неожиданно для себя заплакала. И снова лицо вспыхнуло огнем.

— Кто это тут плачет? — спросил знакомый мягкий голос, и я увидела спешащую к кровати высокую полную женщину в белом халате. — Очнулась, моя золотая? Только не плачь, а то швы болеть будут.

Швы? У меня швы на лице? Вот почему оно так болит от малейшего движения. И слезы — они же соленые, от них так щиплет.

На кого же я похожа?!

Я? А кто я-то?

Мне стало так страшно, что даже замутило.

Я не представляла, кто я такая, где нахожусь и что со мной приключилось. Этот приятный добрый голос звал меня Мариной. И это было единственное, что я знала о себе — впрочем, с чужих слов. Ну, и еще то, что случилось со мной что-то очень и очень неприятное. И теперь я больна. Видимо, лежу в больнице.

— Кто?.. Что?..

Мне хотелось спросить, что случилось, где я, но слова путались, язык не слушался. Губы шевелились, а лицо просто разрывалось от боли.

— Тихо, моя хорошая, не говори ничего. Ты в больнице. Ты очень пострадала, но теперь все будет хорошо, ты поправишься.

— Я… ничего не помню.

Каждое слово давалось с трудом и с болью. Боль — это было единственное, что я знала и помнила. Чудовищная, рвущая на части, обжигающая — и леденящая. Да, кроме боли я помнила еще холод. Снег. И темноту. Эта темнота словно скрыла все, что было когда-то. Было — это я знала точно. Но словно осталось за дверью темной комнаты, из которой никак не найти выхода.

— Она говорит, что ничего не помнит.

Женщина в белом халате озабоченно разговаривала с высоким смуглым мужчиной в какой-то странной голубой одежде, похожей на пижаму. Я то видела их отчетливо, то они вдруг совсем пропадали за пеленой тумана, струящегося перед сильно ноющими глазами.

— Совсем ничего? — уточнил врач. Кто же еще, конечно, врач.

— Совсем, — прошептала я.

— А как вас зовут?

— Наверно, Марина.

— А фамилия?

— Не помню.

— А сколько вам лет? У вас есть родные?

— Не помню.

— А как вы здесь оказались?

Я молчала. Сколько можно повторять одно и то же. Не помню!!! Не знаю!!!

— Типичная ретроградка. Не волнуйтесь, у вас ретроградная амнезия. Это часто бывает после черепно-мозговой травмы. Со временем вы все вспомните. Как в сериале. А пока отдыхайте.

Отойдя от кровати, врач жестом поманил медсестру в коридор.

— Вот что, Галина Степановна, — сказал он, прикрыв дверь в палату, но нисколько не заботясь о том, чтобы хоть немного понизить свой трубный глас. — Помните, милиция нам телефон оставляла? Позвоните им и скажите, что больная пришла в себя, но, кроме имени, ничего не помнит, так что приезжать и допрашивать нет смысла. Да, и скажите, что ее действительно зовут Марина, так что тот билет в кармане все-таки ее.

— Знаете, Игорь Палыч, — голос Галины Степановны звучал сконфуженно, — я пару раз назвала ее Мариной, так что она могла просто это с моих слов запомнить.