Полет бабочек - [19]

Глава 3

Ричмонд, май 1904 года

По солнцу на небе Агата определяет, что сейчас около одиннадцати. Подпирая локоть рукой в перчатке, она докуривает сигарету и швыряет окурок в заросшую клумбу, где его никто никогда не найдет. Вторая перчатка у нее в кармане; она достает ее и хлопает по платью, чтобы избавиться от малейшего запаха табака, затем снова натягивает на правую руку.

Она обещала Софи, что зайдет к ней сегодня, но мысль о том, что придется столкнуться с Томасом, снова пугает ее. Когда она увидела его впервые после долгого отсутствия, он будто бы крался вдоль стены. Его огрубевшее лицо ничего не выражало, и это было ужасно. Ей захотелось увести с собой Софи — подальше от источника ее страданий.

Нет, это жестоко с ее стороны. Бабушка непременно сказала бы, что Томас находится во власти духов. Агата слышала об этом раньше: люди двигаются, словно живут на этой земле, в то время как уши их и сердца настроены совсем на другую реальность. У него и в самом деле внешность человека, который почти отсутствует в этом мире. Он так пристально смотрел в угол комнаты, будто там что-то происходило. А когда она, забывшись на мгновение, слегка пошутила, он встретился с ней взглядом и сразу же отвернулся; значит, он услышал ее, все правильно, но что-то мешало ему нормально реагировать на окружающее. Бедная Софи смотрела на них, чуть не плача.

А может, она не придумала, что в нем есть что-то от змеи. Она ведь сама рассказывала Софи, что олень, которого та встретила в парке, останется в ее душе навсегда, так и Томас мог наткнуться на какую-нибудь змею в джунглях. Они наверняка ползают там всюду, и никуда от них не деться. Хотя нет. Бабушка научила ее верить: звери — духи добрые и не станут отнимать у человека способность разговаривать и тем самым доводить до отчаяния его жену. Если только он не заслужил это наказание, совершив какой-то проступок.

Она тут же отгоняет эту мысль. Только не Томас — он ведь мухи не обидит. Ей становится смешно. Потому что он-то как раз мух и обижает, разве не так? И жуков. Даже бабочек, которых якобы так сильно любит. Первое, что он делает, поймав их, — прокалывает насквозь хрупкие тельца и ждет, когда бабочки умрут, или бросает их в банку с ядом, где они, задыхаясь, встречают свою смерть.

Агата вздыхает и прикрывает глаза, подставляя их набирающему силу солнцу. Ей всегда нравился Томас, хотя бы потому, что Софи была с ним так счастлива. Несмотря на такое жестокое обращение с насекомыми — впрочем, она не настолько глупа и понимает, что все делается во имя науки, — он заботлив по отношению к жене; и когда они рядом и он держит ее за талию, Софи готова парить от счастья. В окружающих женщинах он пробуждает материнский инстинкт — даже в Агате. Как-то раз она была рядом с ним, когда он упал на дороге, и ей захотелось поцеловать ранку на его ладони, чтобы быстрее зажила. Томас неправильно понял ее порыв и во взгляде усмотрел что-то неподобающее — вскочил на ноги, его лицо залилось краской. Она посмеялась над ним тогда — не смогла удержаться.

Агата прячет портсигар в сумочку, подходящую к ее новой шляпке, которую она сама украсила шелковыми цветами на прошлой неделе, и отправляется в дом к Софи. Она чувствует себя немного виноватой, поскольку в ее планы не входит долго задерживаться у подруги; она использовала Софи как предлог, чтобы уйти из дома, но на самом деле собирается провести вторую половину дня с Робертом. Этот обман еще больше заставляет ее нервничать.

Мэри открывает дверь и ведет Агату в гостиную. Софи поднимает взгляд — щеки ее бледны. Похоже, она давно не гуляла на свежем воздухе. На ней совершенно невзрачная кофта и юбка из груботканого хлопка, напоминающего дерюгу; Агата заключает, что она только что вернулась из церкви. Колени ее, наверное, стерты в кровь — так часто и подолгу она молится за своего мужа. Волосы собраны в тугой пучок, совершенно вразрез с современной модой, эта прическа делает ее похожей на строгую школьную учительницу. Агата просто поражена — впечатление такое, что подруга сама себя наказывает.

Софи выглядит такой апатичной, у нее как будто нет сил и желания встать и поприветствовать подругу, поэтому Агата сама подходит, чтобы поцеловать ее, и садится рядом.

Она наклоняется вперед.

— Ну и где же он? — шепотом спрашивает она.

— Все еще в постели, — отвечает Софи. — Он встает ближе к вечеру, и мы вместе ужинаем. Но доктор сказал, нужно оставить его в покое. И наблюдать…

Она подносит руку к лицу и трет воображаемое пятно на лбу.

— И наблюдать, насколько это поможет ему в его состоянии.

Агата резко откидывается в кресле, и руки ее безвольно свешиваются по сторонам. Софи чрезвычайно расстроена; она даже ничего не сказала о новой шляпке. Обычно любую деталь ее гардероба подруга отмечала остроумной шуткой.

— Софи Медведица. Моя Софи Медведица…

Она замолкает.

Софи кивает, словно в ответ на незаданный вопрос.

— У меня все хорошо. Только устала немного, вот и все.

Она выдавливает из себя слабую улыбку и натужно улыбается шире, когда Мэри приносит поднос с чайными принадлежностями.

— Благодарю, Мэри. Поставь сюда, пожалуйста. Я сама буду наливать.