Поле Куликово - [23]

Нервно перебирая поводья, Мамай долго рассматривал бледного наяна. Снес бы ему голову — законы Орды давали правителю это право, — но перед ним был богатый мурза, дальний отпрыск Чингизова рода — сколько их развелось от тех сотен жен и наложниц, которых имел Повелитель сильных! Мамай вдвойне ненавидел бездельника, потому что трогать его в открытую опасно.

— Говори: что ты делал этой ночью? Я вижу твои красные глаза и опухшее лицо.

— Этой ночью, повелитель, я готовил воинов к смотру и не сомкнул глаз, мы ведь только вечером воротились из охранения.

— В охранении войско должно быть в таком же порядке, как на войне. Я не верю, что палатка сгорела, а щиты потеряны. Ты продаешь имущество Орды арменам и иудеям, которые скупают и продают в моем войске ценные предметы, торгуют вином, привезенным из-за Терека и от Сурожа. Этой ночью ты не готовил воинов к смотру. Ты пропивал вырученные деньги и валялся с буртасскими шлюхами. Я знаю твою… породу!

Сотник, прежде сохранявший внешнее спокойствие, затрясся, ноги его подкосились.

— Дозволь говорить, великий? Это было — ты видишь все, но клянусь аллахом, я покупал вино на серебро, взятое за моих собственных лошадей, я никогда не продавал твоего имущества.

Вот оно: носитель Чингизовой крови, пусть из самых распоследних, валяется в конском навозе перед Мамаем, вымаливая пощаду. Так не бывало прежде.

— Встань! И запомни: когда начинается большой поход, у тебя нет собственных лошадей. Ты можешь обменивать баранов, быков, даже верблюдов, но кони нужны войску. К завтрашнему полудню верни проданных коней в свой тумен, и я оставлю тебя начальником сотни. Но если ты так же плохо станешь воевать, клянусь всесильным богом, ты лишишься всего. Начальник, власть которого слабее кнута и палки, недостоин звания.

Шестая тысяча по докладам проверяющих выглядела наравне с четвертой и пятой, третья — лучше. Хотя Мамай не ожидал иного и тумен выглядел внушительной силой, гнев его не проходил. Он спешился, сел на услужливо подставленный золоченый стульчик прямо перед первой линией воинов, мрачно осматривался, принюхивался к смрадным запахам, вслушивался в злой визг коней, уставших от топтания на месте, в гортанные крики начальников.

— Позовите Есутая…

Руки правителя, лежащие на коленях, сжались в кулаки, словно он душил в них злой крик. Солнце тускло глядело сквозь испарения, уходя на закат, и в бледных лучах его узкое лицо Мамая с прикрытыми глазами казалось неживым, как маска на трупе. Те, кто видел сейчас это лицо, невольно думали, что властелин Орды носит в себе какую-то злую болезнь. Темник долго стоял, ожидая.

— Скажи, Есутай: можно ли идти в поход с воинами, у которых ржавые мечи, негодные луки, у которых даже нет щитов, а кони с набитыми холками и треснутыми копытами?

— Повелитель, в тумене таких воинов мало. Завтра их совсем не будет, — хрипло ответил темник. — Тумен не может состоять из одних отборных сотен, ты это знаешь.

Гримаса усмешки оживила лицо Мамая, глаза сверкнули из-под коротких рыжих ресниц.

— Мало сегодня. А сколько их станет после первого большого перехода?.. Ты не устал, Есутай? Тумен велик, а ты стар.

Ничто не изменилось в темном морщинистом лице военачальника, только дрогнула шелковая плеть в руке да ниже склонилась голова. По свите прошел тихий говор, и от передних всадников, уловивших Мамаеву речь, тоже пошла волна говора, словно от брошенного в воду камня.

— Ты ведь знаешь, — негромко ответил Есутай, — я всю жизнь провел в седле, мой меч верно служил всем ханам Золотой Орды. — Мамаю почудился нажим в словах «всем ханам», глаза его широко открылись, руки уползли в рукава халата. — Я не искал себе почестей и славы, Орда сама ценила мой меч. С тобой вместе я привел к покорности вышедшие из повиновения улусы, которые взбунтовал хан Мурат, и теперь по обе стороны Итиля простирается власть нашего единого государства, твоя власть. С Бегичем я ходил к Понтийскому морю, мой конь топтал долины и снега Кавказа, ныне десятки племен, что живут за Кубанью и Тереком, покорно платят дань Орде и присылают тебе всадников для войны. С Араб-шахом я усмирял русов, мы пригнали в Орду тысячи невольников и много кибиток добра. Не из тех ли трофеев золотой пояс, что украшает твой живот? А сколько походов совершил я в восточные степи и за Каменный Пояс[7], отгоняя диких кочевников!..

— Я помню твои старые заслуги, — прервал Мамай дерзкую речь темника. — Но всякий большой военачальник должен вовремя уступить месте молодому, чтобы старая слава его не обросла плесенью насмешек. Даже Повелитель сильных последние годы провел в золотой юрте, посылая во все стороны могучих сыновей и лучших полководцев. Ведь когда трясущийся от старости хан или мурза выступает перед сильным народом, изображая вождя, он только сам думает, что величествен и красив. Он смешон и глуп — это замечают даже бродячие собаки. Повесь он хоть на нос золотые побрякушки — трухи не скрыть…

Есутая словно плетью хлестнули, но Мамай, возвышая голос, жестко говорил и говорил:

— Самое опасное в другом: такой повелитель сам не управляет народом и войском, ибо глаза его плохо видят, руки плохо держат поводья, тело ищет покоя, а душа — лести. Рано или поздно он попадает в окружение жадной клики хитрых льстецов, пройдох и корыстолюбцев, они забирают в свои руки ту власть, которая дана правителю, но которой он уже не может владеть. А власть клики — самая страшная. Устраивая свои делишки, заботясь лишь о собственном благополучии, эти люди плодят новых негодяев, развращают народ и губят государство. В твоем тумене я обнаружил со стороны начальников неуважение к моим приказам и заветам Повелителя сильных. В твоем тумене поставщики обманывают воинов. В твоем тумене продают коней перед походом, торгуют вином пришлые люди, а начальники пьянствуют. Неужели все это дозволяет темник Есутай, тот темник Есутай, с которым я когда-то усмирял врагов Орды? Ты уже не можешь крепко держать поводья власти, туменом должен командовать сильный начальник!